Евгений Сапиро - Трактат об удаче (воспоминания и размышления)
– Был таким да сплыл. Скурвился за пятак.
И далее последовал ворох дурно пахнущих подробностей о масштабном, совсем не на «пятак», участии семьи губернатора в орловском бизнесе, о его дочери М. Рогачевой, назначенной папой сенатором, представителем губернатора в Совете Федерации…
В когорте моих гигантов особое место занимает президент Татарстана Минтимер Шаймиев. Если с его ближайшими «конкурентами» Ю. Лужковым или Е. Строевым я иногда публично или про себя был с чем-то не согласен (с Ю. Лужковым, например, – по проблеме Севастополя, с Е. Строевым – по стратегии экономической реформы), то по отношению М. Шаймиеву такого не возникало ни разу: мне в нем нравилось все. Поэтому с особой горечью в прошлом году я прочитал обидные, но, похоже, справедливые слова о нем:
«Сегодня уже очевидно, что избрание Шаймиева на третий срок стало его личной трагедией. Если бы в 2001 году он оставил должность, то вошел бы в историю Татарстана как человек, под чьим руководством республика впервые обрела реальную самостоятельность и получила возможность распоряжаться своим богатейшим экономическим потенциалом для решения многих социально-экономических проблем, копившихся десятилетиями. Для большинства татарстанцев он остался бы Великим Шаймиевым, федералистом, внесшим огромный вклад в демократизацию общественных процессов, не допустившим скатывания Татарстана в пропасть национал-сепаратизма. Но после 2001 года он постепенно превратился в Просто Шаймиева, одного из восьмидесяти девяти руководителей субъектов Российской Федерации, сдающего все достижения Великого Шаймиева. Сегодня он практически лишен даже возможности уйти с политической сцены Татарстана «по-ельцински», оставив на хозяйстве человека, выбранного им самим. Сегодня Шаймиев совершенно другой. Встревоженный, растерянный, нервозный. А самое главное – ужасно одинокий. И однородная масса народных избранников из татарстанского коллектива единомышленников, называющих себя парламентом, только оттеняет его одиночество. Помните классику? “Я слышу крики озлобленья не в диком возгласе толпы, а в громком шуме одобренья…”»[199].
В чем истоки трансформации Великого Шаймиева в Просто Шаймиева, причины его одиночества?
С одной стороны, в изменении климата «внешней среды», в не очень аккуратном встраивании крупной величины в малогабаритные рамки властной вертикали.
С другой, и это самое грустное, в потере великим собственного лица. Когда физически не ощущаемой собственной репутации и собственной независимости он предпочитает «золотую клетку» властной вертикали.
В конце 2007 года, накануне выборов в Государственную думу, мне позвонили из нашего пермского землячества и спросили, не желаю ли я сходить на встречу бессменного московского мэра с представителями землячеств. Я пришел пораньше, сел поближе, намереваясь потом подойти, подарить свою книгу. На сцене был тот же энергичный и внешне почти не изменившейся Юрий Михайлович. Сначала он поговорил о землячествах, а затем, плавно переложив штурвал на предвыборный курс, стал славить «Единую Россию», ее национального лидера и, по его примеру, равнял с землей «позорное наследие девяностых».
Я слушал его, а перед моими глазами возник другой Лужков, взращенный этими девяностыми. Он стоял на трибуне фрондирующей Государственной думы, стоял гордо и отвечал на угрозы: «Не вы меня назначали, не вам снимать!».
Неужели тот же самый Лужков не без успеха гнул свою линию в приватизации, не снимал свою знаменитую кепку в принципиальных вопросах перед Борисом Ельциным?
Заздравную песню «пел» человек, бывший в 1997 году символом независимости, навсегда вписавший свое имя в историю Москвы. Человек, обеспеченный на ближайшие сто лет трехразовым (в день) увесистым куском хлеба с густо намазанной на него осетровой икрой…
Перековался? Но не настолько же!
Запуган? Тогда откуда такая прыть, такой энтузиазм?
Талантливо играет не самую приятную роль? Так на фиг ему этот «гонорар»?..
Желание подойти к своему былому кумиру как-то улетучилось… Печальный смысл этого эпизода различим лишь внимательному взгляду, произошло все в относительно небольшой аудитории, так что, кроме десяткадвух присутствующих, на это лицедейство никто внимания не обратил. Зато реплика Юрия Михайловича, произнесенная им через год, вызвала бурную и масштабную реакцию.
«Неосторожные высказывания мэра Москвы Юрия Лужкова в программе «Познер», прошедшей накануне по первому каналу телевидения, сегодня вызвали бурную политическую дискуссию и подтолкнули российского президента Дмитрия Медведева к жестким оценкам. Дело в том, что с телеэкрана 17 ноября прозвучали оценки столичного мэра по поводу того, что «избранные главы регионов являются более легитимными». Юрий Лужков подчеркнул, что, по сравнению с 2004 годом, когда отменили прямые выборы губернаторов, ситуация в стране изменилась, и «сейчас этот вопрос можно было бы вернуть»…
На заседании Госсовета в Ижевске неожиданное телевыступление Юрия Лужкова жестко прокомментировал Президент РФ Дмитрий Медведев. Он заявил, что «нереалистично и недопустимо» менять сложившуюся сейчас систему назначения губернаторов, которая, по мнению российского президента, является «оптимальной». А кому это не нравится, те, как вполне прозрачно намекнул Дмитрий Медведев, «могут подать мне заявление».
Мэр Москвы Юрий Лужков отреагировал мгновенно и заявил информационным агентствам, что его слова неправильно истолковали, а выборность губернаторов – это проблема очень далекой перспективы, потому что «надо сконцентрировать усилия на преодолении последствий мирового финансового кризиса»[200].
Все эти колебания Ю. Лужкова во времени «вместе с линией партии» назову одним словом – позорище.
Еще раз повторю: я не отношу себя к героям. И по этой, в числе других, причине не имею права осуждать человека за то, что он не способен совершить подвиг. Геройство – это не норма жизни. Это выдающееся, но исключение.
Я не позволю себе упрекнуть человека, который вынужден идти на сделку с совестью, потому что он боится – за жизнь, здоровье, свободу для себя и своих близких. За то, что он потеряет последний кусок хлеба или крышу над головой. Но если он теряет чувство собственного достоинства ради того, чтобы не потерять двадцать, тридцать, да пусть даже половину своего немалого политического, административного или финансового капитала – это не боязнь: это жадность.
И все же среди «моих» гигантов имеются те, которых не коснулась эрозия.
