Алексей Диброва - Артековский закал
…Я даже улыбнулся, вспомнив далекий родной дом, мирные довоенные поля, и тотчас налегла тоска: что там дома, где родные, друзья? Вспомнил, сегодня первое сентября, где-то ребятишки идут в школу, а мы едем волами. Успокаивал себя тем, что здесь не слышно войны, не топчут землю немецкие сапоги, а где-то на Буге и на Днепре гремит военная гроза, падают убитые. Там и наши ровесники ввергнуты в тяжелейшие испытания, подвергаются смертельной опасности. «Смог бы я вынести подобное?» — напрашивалась мысль. Юра тоже о чем-то думал, безразлично посматривая по сторонам.
Мимо проехало несколько подвод с мешками. «Повезли хлеб стране», — догадался я. Вспомнилось, как перед войной работали на колхозном току, помогая женщинам насыпать зерно в мешки для отправки на элеватор. Мужчины, не торопясь, грузили их на подводы, и вскоре вереница повозок с зерном нового урожая вытягивалась в длинную извивающуюся линию по направлению к станции. Впереди полыхал красный флаг, кто-то из молодых ездовых растягивал гармонь, взлетала дружная песня. А позади бежали вездесущие ребятишки, утопая в клубах пыли. Когда в колхозах появились первые автомобили, что было очень важным событием в жизни колхозного села, традиция с красным флагом и гармонью продолжалась, только ребятишки теперь стояли на обочине дороги, наблюдая за быстро проезжавшими автомашинами.
В станицу мы приехали перед обедом. Быстро нашли нужный склад, погрузли бочки с брынзой — они были довольно тяжелые, оформили необходимые документы и двинулись в обратный путь.
Защемило сердце, когда проезжали мимо школьного двора, наполненного ребятами всех возрастов, веселыми голосами, а звон школьного звонка был приятнее всех мелодий.
— Давай немного посмотрим! — попросил Юра.
Потянуло в школу, в её светлые классы и прохладные коридоры. Мне нужно было ходить в девятый класс, если бы не проклятая война. Мыслями возвратился в родную школу, — открылась ли она в этом учебном году? Уже давно радио сообщало о тяжелых оборонительных боях под Киевом, мы с болью в сердце и невольным трепетом ловили каждое слово диктора, а потом облегченно вздыхали, узнав, что Киев ещё держится.
…Солнце припекало, пришлось раздеться — мы рады были случаю позагорать. Умеренная поступь волов, тихое поскрипывание деревянного ярма, мирный однотонный пейзаж нас вскоре укачал — мы начали клевать носом. На горизонте показалась скирда клеверного сена — это был наш ориентир — за ней дорога сворачивала к лагерю. Животные, видимо, тоже ожидали скирду ароматного клевера, для них она была не топографическим пунктом, а вкусной пищей. Они прибавили шагу, не доехав метров сорок до нужного поворота, круто свернули влево к скирде и пошли ещё резвее мимо глубокого оврага. Мы, к счастью, проснулись, заметили опасность.
— Цабэ, проклятые! — в ход пошел кнут.
Но было слишком поздно: повозка катилась по самому краю уходящей далеко вниз отвесной стены оврага, ещё немного — колеса сорвались в прорву, короб слетел вместе с бочками и, цепляясь за рыхлые глиняные выступы, полетел на дно оврага.
— Прыгай, Юра! — успел крикнуть я другу.
Сам тоже перемахнул через правый борт в последнюю минуту, едва не упав в овраг. А волы, как ни в чем не бывало, потянули остаток бывшей повозки к скирде — главной виновнице катастрофы.
Обследовали овраг. Несколько дней назад прошел дождь, оставив на дне оврага жидкую грязь. Далеко внизу чернел короб и возле него белели днища бочек. Мы решили посмотреть, целые ли они, нашли удобное место и осторожно по склону спустились на дно оврага. Осмотрели груз: бочки были целые, — рассыпавшись веером, они позастревали в густой, вязкой жиже. Вытащить их наверх мы вдвоём не смогли. Оставив Юру на месте происшествия, я пошел в лагерь за помощью. Ещё издали заметил возле склада начальника лагеря, он тоже увидел приближающегося «экспедитора» без груза.
— Что случилось? Почему без повозки? — встревожился он.
— Все на месте. Мне нужно человек десять ребят, — и я рассказал о случившемся.
Через несколько минут отряд юношей с вожатым Толей Пампу, вооружившись длинной веревкой, прибыли на место аварии. Часть ребят спустились на дно оврага, они обвязывали бочки веревкой, а остальные наверху вытягивали их и откатывали в сторону, пыхтя и выкрикивая: «Раз, два — взяли!» Последним вытащили короб.
— Цепляй и волов — вытащим! — шутили ребята.
Работа затянулась до вечера, в сумерках мы помылись в реке и отправились на ужин.
— Ну, как, экспедитор, здоровье? Не болят косточки? — шутил утром Гурий Григорьевич.
— А чего бы им болеть? — не совсем понял я.
— Скажи правду: ты на бочках летел, или они на тебе?
— Совсем не так: я выпрыгнул на другую сторону, а Юра ещё раньше. Если бы мы не выпрыгнули, так, наверное, косточек не насобирали, там высота — метров пятнадцать.
— Ну, всё — убедил, убедил, — продолжал улыбаться начальник.
Он похлопал меня по плечу и уже серьезно сказал:
— Считай, повезло нам с тобой, просто — повезло! Нужно впредь быть осторожным, избегать случайностей!
Его широкая ладонь ещё раз коснулась моего плеча.
ГЕНА ЛИХОНИН
Уважайте друг друга, не забывая, что в каждом человеке скрыта мудрая сила строителя и что нужно ей дать волю развиться и расцвести.
М. Горький.Это был высокий статный юноша, русоволосый, с красивым лицом. На верхней губе упорно пробивался тёмный пушок. Харьковчанин, его тоже не отпустили домой, и он оставался вместе со всеми. Его я запомнил ещё с Нижнего лагеря. На Дону ему поручили лодки и команду осводовцев. Крепкий и выносливый физически он часами мог грести против течения и, казалось, не уставал. Дружил он со всеми, быстро уживался с новыми ребятами, его уважали за прямой, открытый характер, весёлую натуру. Иногда он бывал грубоват. Вечерами, когда до отбоя ещё было время, Гена собирал ребят и организовывал хор.
— Начинай, Лёша, нашу украинскую.
— Какую?
— Давай «Хмелю».
К ним подсаживались ребята из других палат и звучал импровизированный хор. Пели «Розпрягайте, хлопцi, коней», «Ой, у полi вiтер вiе», «Ой, у лузi», но больше других Гена любил песню «Стоит гора высокая». Его лирической душе импонировали песенные картины природы родной Украины, на земле которой теперь гремела военная гроза, лилась кровь. Мягко напевая, он глубоко задумывался, прислоняясь к товарищу. Вскоре к ним стали присоединяться эстонцы и белорусы, молдаване и поляки, многим из них эти мелодии были знакомы, а слова они выговаривали на свой манер, а больше — по-русски.
