Владимир Вернадский - Коренные изменения неизбежны - Дневник 1941 года
Резкое изменение настроений о войне. Ясно для всех проявляется слабость вождей нашей армии и реально считаются с возможностью взятия Москвы и разгрома. Возможна гибель всего моего архива и библиотеки. Когда я уезжал <из Москвы> в июле — мысль о возможности потери и гибели мелькала, но не чувствовалась реально, как она выступает сейчас.
28 октября. Вторник.
Приехали <новые эвакуированные> из Москвы и Ленинграда, и впервые получились более точные данные.
Глубокое разочарование и тревога проявляются кругом. И ясно для всех выступает причина — бездарность центральной власти, с одной стороны, и власть партийных коммунистов-бюрократов, столь хорошо нам известная на каждом шагу, — <с другой>.
Картина, которая открылась перед нами, служит комментарием к тем огромным успехам, которые имели немцы за последнюю неделю. С одной стороны, радио — бездарное — перестают до конца слушать. На Украине, по-видимому, паника и беспорядок. Смена Тимошенко Жуковым — опоздала? Говорят, Буденный с большой армией окружен где-то на Украине. Бездарные генералы. Английская армия на Кавказе? Всюду наших войск меньше — неуменье маневрировать. Под Москвой много войск и оружия. Мариуполь взят <немецкими> парашютистами во время заседания областного комитета партии, — и секретарь партии бежал первый. Говорят, выселили немцев немецкой расы (<город> Энгельс) в Караганду — попытка или подготовка восстания. Из Киева население вышло. В Москве в очередях антисемитское настроение. В центре нет людей. Из Ревеля была организована эвакуация так, что раненые и партийные попали под обстрел и много погибло.
Теоретически я не сомневаюсь: если не будет заключен мир — положение Гитлера безнадежно. Но население не верит ни командованию и ничего не может понять из глупой информации.
2 ноября. Воскресенье.
Невольно мысль направляется на ближайшее будущее. Крупные неудачи нашей власти — результат ослабления ее культурности: средний уровень коммунистов и морально, и интеллектуально — ниже среднего уровня беспартийных. Он сильно понизился в последние годы — в тюрьмах, ссылке, и казнены лучшие люди партии, делавшие революцию, и лучшие люди страны. Это сказалось очень ярко уже в первых столкновениях — в Финляндской войне, и сейчас сказывается катастрофически.
Я не ожидал тех проявлений, которые сейчас сказались. Будущее неясно.
Цвет страны заслонен дельцами и лакеями-карьеристами.
Сейчас мы не знаем всего происходящего. Информация делается так, чтобы население не могло понять положения.
Слухи вскрывают иное, чем слова и правительственные толкования.
Все время думаю о том, что выясняется на Украине, — если верна молва, что там сейчас национальная антирусская власть. Будто бы во главе правительства Винниченко[143] — фигура не крупная. Но вся Украина в руках немцев, и, может быть, этот огромный успех <германской армии> резко изменит положение? Страх Японии. Видна растерянность, так как информация официальная скрывала <перед населением происходящее>.
3 ноября. Боровое.
М. Ф. Андреева[144] говорила недавно здесь Ане Шаховской, что Горький очень хорошо ко мне относился.
Мое последнее с ним сношение было мое письмо к нему при аресте М. М. Тихвинского[145]. В нем я говорил о крупном открытии Тихвинского техническом (в области красок). Я просил Горького показать это письмо Ленину. Горький просил передать мне, что это письмо было отобрано у него во время обыска, произведенного у него в заседании Общественного Комитета о голоде, в котором он председательствовал. М. М. Тихвинский был убит. Это — одно из бессмысленных убийств, которое и сейчас имеет следствия. Это было в 1921 году. С этих пор я лично Горького не видел.
4 ноября. Вторник.
Появились было газеты — вчера два №№ «Правды» (еще в Москве от 24-25.X). «Известий» нет. Радио очень скудно, большей частью «анекдоты». Все, что можно достать для непартийных (бумагу, лекарство, хлеб, сахар, мануфактуру) — только по той или иной протекции. Как <обстоит дело> для партийных?
Все время мысль об Украине — я этого не ожидал. Откуда известие? — Мне кажется, оно могло здесь идти только от партийных. Даже среди академиков такие имена, как Винниченко (совершенно забытый в русском обществе, а украинцев здесь нет никого), — пустой звук. Партийные здесь — как и везде очевидно, имеют другую информацию. В такой стране, как Казахстан, — их информация лучше и состав выше, чем в центрах. Русские партийцы, которых я встретил здесь, — Орлова, Замятин, Винокуров (парторг).
Если не сделают дальнейших ошибок, то «правительство» Украины эфемерно. Но пока все еще инициатива у немцев и улучшения центрального командования <Красной Армией> не видно.
Закончил вчера и сегодня читаю Дарвина «Происхождение видов» (академическое издание) — <книга> много мне дала для выяснения моего подхода к биогеохимической энергии и выяснения для себя самого моей математической концепции. Я как-то глубже и более «научно» понял то, что в 1925 году у меня выявилось как интуиция. Все время мысль в этом направлении работает.
5 ноября, утро. Среда.
Был Зелинский — рассказывал известия, привезенные сыном Деборина, приехавшего из Москвы. 16-го <октября> был прорыв в Можайском направлении. Немцы прорвались до Подольска. В Москве была паника. Академия предложила всем академикам и членам-корреспондентам выехать. Пущены были все вагоны (и метро) — увозили. В магазинах раздавали все даром. Шли пешком. Климцы отбиты, и жизнь восстановилась. Вероятно, это <...>[146] назначения Жукова и Артемьева. Газеты вчера не пришли.
7 ноября, пятница. Боровое.
Солнечный зимний день. Не скользко. Утром прошелся.
Сегодня «праздничный» день. Официальный праздник — 24-я (!) годовщина большевистской революции. Целое поколение прошло.
Вчера — и сегодня — <передавали> речь Сталина. Плохой аппарат. Но все же ясно, что война в конце концов кончится крушением немцев. Сколько могу судить по передаче других, тоже плохо слышавших, речь будет иметь значение.
Все эти дни приводил в порядок дневники Нюты с 1911 и до 1916 года включительно. Многое вспоминается. Ее дорогой образ восстанавливается и переживаем эти годы. Мне кажется, ни в философии, ни в религии сейчас нельзя найти опору — роль науки и социального творчества выступает на первое место.
Начал читать Евангелие (у Ани славянское). Сплошь никогда не читал. Библию я прочел всю — с резкой критикой — в старших классах гимназии. Читал все время по истории религии. Но мое отрицательное отношение — для настоящего момента — к значению философии распространяется и на все формы живых религий. Гилозоизм и пантеизм, а не личный — человекоподобный — Бог?