Татьяна Лунгина - Волф Мессинг - человек загадка
Офицер еще раз сверил фотографию с оригиналом и с одного размаху молотобойным ударом сбил меня с ног. С мостовой он поднял меня за волосы, брезгливо отстраняясь от моего кровоточащего рта. С земли-то он меня поднял, но на ней остались, «посеянными на счастье», мои зубы.
Меня отвезли в полицейский участок и, не обыскав, бросили в камеру. Сидя в камере, я понял: или я уйду сейчас, или погибну. И все должно решиться до утра. Я сосредоточил до предела свою волю сначала на том, чтобы заставить полицейских из наружной охраны войти внутрь здания. А затем заставил собраться у себя в камере всех полицейских, которые были в помещении участка. Они открывали дверь, перебрасывались шутками, но на меня не обращали никакого внимания, словно в камере никого не было. Я же лежал, не шевелясь, боясь произвести малейший шорох, хотя полицейские и были «запрограммированы» мной так, что они вошли в «пустующую» камеру. Но поскольку вопрос для меня стоял поистине гамлетовский — быть или не быть — я не мог положиться только на свою психическую «атаку», а потому тихонько, как мышонок мимо кошки, проскользнул мимо полицейских, когда те стояли у противоположной стены.
Я облегченно вздохнул лишь тогда, когда засов окованной железом двери поддался мне, и я мог не опасаться немедленной погони. Представляю, какой переполох начался спустя двадцать минут в полицейском участке, когда с них сошли мои «чары» и они обнаружили себя запертыми в арестантской камере!
Но мне еще предстояло пробраться в какое-нибудь укрытие по ночной Варшаве, что теперь стало для меня вдвойне опасно. Строжайший комендантский час давно уже наступил, и будь я задержан по малейшему поводу, — сразу стали бы известны мои «фокусы» в полицейском участке, — и тогда утро для меня вообще не наступило бы.
В кромешной тьме, по глухим переулкам бежал я квартал за кварталом, пока не очутился в предместье столицы — районе, населенном бывалым людом. В дешевых меблирашках здесь ютились неудачники-актеры, спившиеся художники, вышедшие в тираж проститутки. Район, на облавы в котором немецкая комендатура решалась только в дневное время.
Никогда раньше я здесь не бывал, но четко держал в памяти адрес одного старого доброго венгра, циркового клоуна Яноша, с которым был знаком по гастролям в Австрии. Пародируя воздушных гимнастов, он сорвался (не в шутку) с трапеции, и то выступление в венском шапито оказалось для него последним. Все предвоенные годы он жил, по сути, подаянием, развлекая дворовых мальчишек и кумушек, и пожертвованиями актерской братии. Дважды я посылал ему деньги по почте, но на варшавской его квартире не был. Я не сомневался, что Янош не откажет мне в приюте, даже с риском для себя. Так и случилось. Я пробыл у него два дня, не показывая носу даже в коридор. Днем Янош отправлялся за продуктами и по моему поручению собирал деньги и ценности, которые я хранил в разных местах. Ведь мне нужно было подготовиться к дальней дороге, так как я окончательно решил пробираться на восток, бежать из Польши. В то время многие были убеждены, что от чумы фашизма спасение можно найти в Советском Союзе. Не был и я исключением. На третьи сутки перед рассветом у дома Яноша остановилась крестьянская телега с сеном. В ней меня и вывез сердобольный поляк, с которым Янош столковался накануне на рынке.
За городом я стал переходить из рук одних проводников в руки других, щедро платил им, и через неделю уже подходил с провожатыми к берегу Западного Буга. На той стороне лежала огромная неведомая мне страна…
Нос небольшой лодки мягко чиркнул по песчаной отмели… Рубикон перейден! Ориентируясь по звездам, я пошел на восток, так и не наткнувшись на пограничный пост, что совсем не входило в мои планы. Я не знал ни местности, ни обычаев новой страны, и мне необходимо было влиться в общий поток беженцев и поскорей легализовать свое положение. Так я добрался до Бреста, где немедленно представился властям.
Глава 16. РОССИЙСКИЕ БУДНИ
Странным показался мне на первых порах новый мир: жесткий и сентиментальный, суетливый и медлительный до сонливости — меня поражали эти крайности.
Мешало и почти полное незнание языка. Я попадал часто в курьезные ситуации. Бюрократические формальности с документами прошли довольно гладко, но огромный наплыв беженцев сводил на нет какое-либо сносное устройство с жильем, и я с этой проблемой должен был развязываться сам. В Европе это разрешалось просто: я отправлялся в гостиницу и выбирал нужный мне номер. В Бресте, увы, моя европейская широта и светские замашки быстро вошли в рамки суровой действительности. Никакие мои посулы, даже тройной оплаты, на гостиничных служащих не действовали, и везде мне приходилось слышать ответ: «Мест нет!»
Так что первую ночь в Бресте пришлось мне провести в синагоге. Я взял себе за правило не унывать ни в каких ситуациях и тогда подумал: ну что ж, я, вроде как правоверный паломник, совершивший длинный путь в некую свою Мекку.
Но на другой день — утро вечера мудренее — осенило меня обратиться в отдел культуры местного муниципалитета, как это называется в Европе, а здесь, в России это называлось горисполком, что мне тогда было и не выговорить.
Встретили меня вежливо, но сдержанно. Во все времена в Советском Союзе, мягко говоря, не жаловали и не жалуют представители астральных «профессий»: гадалок, предсказателей, телепатов и парапсихологов. А ведь мое занятие полностью подпадало под одно из этих определений. Как часто в будущем это мешало моей работе, а порой холодность и даже враждебность так угнетали, что у меня и руки опускались!
Приходилось долго убеждать, что мои опыты далеки от какого-либо вида шарлатанства, демонстрировать скептикам свои способности.
В конце концов отдел культуры согласился включить меня в бригаду артистов, гастролировавших по брестскому району. Что ж, жизнь начинала налаживаться. Только постоянно попадал я в комические ситуации из-за слабого знания русского языка. Так, распределяя последовательность актерских номеров в концерте, начальник отдела искусств распорядился: «Дайте ему в программе последний номер»…
Мое честолюбие взыграло и я раздраженно запротестовал:
— Почему это я последний? Я ведь первый в мире телепат!
Или после концерта конферансье говорит мне: «Здорово работаешь!»
— Да, я здоров…
Но в общем, положа руку на сердце, не могу сказать, что жилось мне тогда плохо. Товарищи по гастролям относились ко мне уважительно, постепенно вводя меня в русло новой жизни. Стяжателей среди них не было, а значит, обходилось в труппе без склок и зависти, что нередко встречается на провинциальных сценах. Работали они, как говорится, из любви к чистому искусству и довольствовались малым.
