Мэтью Бжезинский - Казино Москва: История о жадности и авантюрных приключениях на самой дикой границе капитализма
Люди продолжали дискутировать, прерываясь лишь на то, чтобы продвинуться вперед на несколько корпусов машин, поскольку движение очереди как будто несколько ускорилось.
Возможно, офицеры таможенной службы были также озабочены новостями из Советского Союза и давали отмашку на проезд автомашин без особо тщательного досмотра и обычных в таких случаях требований небольшого вознаграждения.
Стоящая в очереди впереди меня женщина повернулась к облаченному в зеленую форму пограничнику и с дрожью в голосе, почти рыдая, спросила, что, несомненно, было на уме у каждого жителя Восточной Европы:
– Что же произойдет с Россией? И что теперь будет с нами?
Вплоть до сегодняшнего дня я воспринимал события в России как некие приглушенные раскаты с далекой и негостеприимной планеты, передаваемые через спутник в виде сюрреалистических звуковых вставок в вечерних новостях «Си-Би-Эс». Однако кремлевские политические перевороты внезапно неприятно отозвались рядом с моим домом и породили вполне осязаемый страх у окружающих меня людей.
В этот теплый и влажный полдень вершилась сама история. И в момент, когда 19 августа 1991 года пограничник поставил в моем паспорте въездную визу, я повернулся спиной к Западу и присоединился к рядам восточных европейцев, ожидающих решения своей дальнейшей судьбы.
Скажи мне кто-нибудь в тот день на польско-германской границе, что через несколько лет Горбачев будет расхваливать по американскому телевидению закусочные «Пицца-Хат» или что я буду заниматься анализом графиков прибыльности российских краткосрочных казначейских векселей для газеты «Уолл Стрит Джорнел», я умер бы тогда от смеха.
Тем не менее все это произойдет, и очень скоро. Москва в глазах всех, кроме самых закоренелых скептиков, не была больше сердцем империи зла, а превратилась в вселяющий надежды центр получения прибыли, возрастающая значимость которого была специально отмечена в финансовых заключениях многонациональных корпораций. Россия больше не была империалистической державой, склонной к экспансии и порабощению Польши, а стала растущим рынком с законно избранными демократическими лидерами. Даже русских теперь называли «новыми русскими» – новообращенными капиталистами, лишенными прошлых грехов.
Тем временем в Северной Америке в ответ на изменившиеся обстоятельства появилось новое поколение экспертов по России. Эти мужчины и женщины концентрировали свое внимание больше на русских долговых финансовых обязательствах, чем на ядерных бомбах. Поборников «холодной войны» оттеснили финансовые менеджеры, и ветеранам бесконечных тайных кампаний против Кремля пришлось с горечью удалиться в свои консервативные мозговые центры или на отдых во Флориду. Россия, как теперь говорили, отказалась от своей тысячелетней традиции автократии и агрессии и входит в западную орбиту, по крайней мере, в сфере банковско-финансовой деятельности, которая не признает никаких границ и ограничений, а рассматривает все процессы только с позиций размера прибыли и роста стабильности.
Эти возвышенные заклинания все еще звучат повсюду сейчас, как и тогда, на протяжении пяти лет моих поездок по старым владениям Москвы. Однако в Варшаве и Праге, Вильнюсе и Таллине, Львове и Будапеште каждый, с кем мне довелось беседовать, с подозрением относился к Кремлю, находясь в состоянии, близком к какой-то паранойе. Почти никто из них не принимал за правду рассказ о новой России. Мои родственники в Польше не были исключением.
Они жили в историческом районе города – рядом с варшавским Старым городом (Старо Място), в мрачной двухкомнатной квартире, набитой до потолка старой мебелью, пыльными фамильными вещицами и потускневшим столовым серебром. Чтобы попасть в их квартиру, надо было пройти через затхлые дворы по дорожкам, мощенным булыжником, под сводами звонниц соборов четырнадцатого века, где эхом отдавался колокольный звон, и нырнуть через проход в кирпичном крепостном валу с башенками, который первоначально был воздвигнут для защиты от татарских орд, угрожавших с востока.
Весь Старый город, с его причудливыми домами бледно-розового и бледно-голубого цвета, наклонными крышами из красной черепицы и видавшими виды бронзовыми дверными кольцами, был взорван нацистами в 1944 году, после неудавшегося вооруженного восстания в Варшаве. Гитлер был настолько взбешен этим восстанием, что приказал стереть столицу Польши с лица земли. Нацисты систематически разрушали Варшаву и уничтожили до основания 90 процентов всех построек города. Красная Армия в это время расположилась лагерем на берегах Вислы, в нескольких милях от города, наблюдая за ходом событий и ничего не предпринимая. Послав заранее партизанам условный сигнал о наступлении, русские устроили себе пикник вместо того, чтобы присоединиться, как было обещано, к битве. Их бездействие позволило нацистам покончить со всеми вооруженными повстанцами, которые потом могли бы выступить против захвата Советами разрушенного города.
Из-за этого предательства у СС были развязаны руки для методичного убийства более чем двухсот тысяч гражданских лиц в ходе бомбардировок и казней. В то время чуть не лишилась жизни и моя мать. Она и бабушка были схвачены нацистами во время одной из уличных облав. Всех попавших в облаву выстроили вдоль стены для расстрела. Только вмешательство проходившего мимо офицера вермахта, которому, очевидно, стало жаль женщину, державшую на руках четырехлетнюю веснушчатую девочку, сохранило им жизни.
Остальным пятидесяти их соседям в тот день не так повезло. После войны польское марионеточное правительство тщательно восстановило весь старый аристократический центр города, тонко показав тем самым фигу новым/старым владыкам из Москвы. Детальное восстановление центра города было одним из того немногого, что польские красные постарались сделать на национальном подъеме всего народа, что позволило привлечь к работам опытных жестянщиков и каменщиков со всей страны. Правительство также занималось восстановлением и остальной части Варшавы. Моя мать, как и все ученики начальных школ Варшавы в конце 1940-х годов, посвящала один день занятий в школе сбору кирпичей из развалин для их повторного использования в реконструкции столицы.
– Мы пропускали занятия в школе и думали, что это чудесно, – говорила мама с усмешкой, когда я спрашивал ее об этой общегородской программе. (К сожалению, детский труд был отчетливо заметен в большинстве районов столицы, где притулившиеся друг к другу осыпающиеся жилые дома, в сущности, умоляли о новом блицкриге.)
Мои родственники, Романы, жили на первом этаже большого здания типового проекта, похожего на спичечный коробок. Эти проекты в массовом порядке экспортировались Советами во все их колонии. Когда я впервые в 1991 году появился в их дверях, тетя Дагмара встретила меня, смущенно покраснев.
