Эдуард Лимонов - Балканский Андрей
Заработанные деньги я решил потратить на поездку в Москву, обнаружив в «Лимонке» дичайшее даже по тем временам объявление, гласившее, что 10 августа 1996 года состоится концерт, посвященный тысячелетию Смоленска, участие в котором примут Лимонов, Дугин, а также группы «Гражданская оборона», «Калинов мост», «Золотое кольцо», а также ансамбль песни и пляски Западного военного округа. Пропустить такое было невозможно. Проблема была только в том, что в объявлении не указали, что концерт будет в Доме офицеров в Смоленске, а не в Москве. Приехав с приятелем рано утром в безлюдную, еще свежую столицу, мы побродили по саду у Кремля, какое-то время я спал на скамейке все в том же тельнике с Летовым. Вежливый милиционер, разбудив нас, сообщил, что спать тут нельзя, и мы отправились восвояси. Найдя московский Дом офицеров, узнали, что никакого концерта тут не будет. Что оставалось делать? Ехать в бункер — не зря же в столицу скатались…
Там, на кухне, в отсутствие прочих нацболов, уехавших в Смоленск, сидела и пила водку небольшая компания (сухой закон то ли еще не действовал, то ли отменился на время отъезда лидеров). Была Маша Забродина из Питера, чьи большие белые сиськи позже воспел Лимонов, а еще позже она померла от передозировки наркотиков. И был один из первых нацболов, участвовавший в охране партийных мероприятий и самого вождя, здоровый и спортивный Кирилл Охапкин. Когда кончилась закуска, по его предложению мы реквизировали арбуз у торговавших ими на углу Комсомольского проспекта и 2-й Фрунзенской кавказцев и продолжили пиршество. Потом, уже пьяные, ехали в метро, и на станции «Библиотека имени Ленина» я сообщил Кириллу, что вступаю в партию. А он принялся убеждать меня, что я неподходящий для нацбольского дела человек и долго у них не удержусь. На том и расстались.
Вернувшись в Питер, вскоре я появился уже в местном штабе НБП. Тут надо словами Лимонова кратко описать предыдущую историю петербургской организации.
«В Питер да, я помню, мы приехали с Дугиным в феврале 1995 года выступать, еще до выборов. И вдруг на сцену после нас вскарабкался такой прыщавый долговязый подросток и сказал, что я — Евгений Веснин, представляю Национал-большевистскую партию в Питере. Я так несколько под ох…ел.
Еще до этого был Слава Сорокин такой. Он работал помощником ректора Академии русского балета имени Вагановой, а впоследствии — заместителя министра культуры России Леонида Надирова. А Сорокин — он расшифровал чего-то такое китайское тысячелетнее, сделал гениальную находку. Он был хром, похож на Ницше, и мы его считаем первым нацболом Питера. Он был во все это дико влюблен и сказал, что всю жизнь искал этого. И вот в театре Вахтангова на улице Росси это происходило, мы там поселились. Второй раз приезжали, и он нас поселил с Фонтанки такой двор был, и туда приходил Пепел, персонаж из РНЕ. Каждый вечер к нам приходили РНЕ-шники, по семь-восемь человек, в портупеях, такие причесанные, с пивом. И мы с ними разговаривали за жизнь.
Сорокин, к сожалению, рано умер. Он уже тогда все эти компьютеры знал, мы ни х…я в этом не понимали, а у него как раз все эти диаграммы. Он был личным доверенным лицом этого Надирова. И вообще человек бешеный такой. Мы с ним как-то пришли в Мариинский театр задолго до скандала с директором там. Мы с ним напились и потому пошли разбираться, у них там квартировали какие-то чеченцы. И мы ворвались туда и стали этих чеченцев пинками выгонять. И огромный чеченец смотрит на нас с ох…ением, не понимает, о чем речь идет. Такие вот приключения на грани фола».
Веснин в партии надолго не задержался и 15 лет спустя всплыл в качестве политтехнолога «Единой России» на муниципальных выборах, будучи немедленно опознан СМИ как первый гауляйтер НБП. Как сложилась дальше его карьера в партии власти — автору неведомо.
Примерно в это же время сформировался костяк петербургского отделения. Это были студенты-дугинцы, организаторы квартирных концертов Летова Лев Морус и Петр Игонин. Егор, приезжая в Питер, регулярно останавливался в квартире у Левы напротив станции метро «Елизаровская». К ним присоединялись та же Маша Забродина и тихий молодой человек, которого звали Олег Беспалов. Олегу предстояло впоследствии отсидеть в тюрьме за захват кабинета главы Минздравсоцразвития Михаила Зурабова, и поныне он остается самым старым действующим нацболом Питера. Их партийная деятельность тогда заключалась в основном в совместных возлияниях. Как утверждают, Дугин споил весь первый состав питерской НБП.
Ситуация изменилась с приходом Капитана — Сергея Курехина. Появление среди национал-большевиков любимца богемы, композитора мирового уровня, лидера уникальной «Поп-механики», автора передач про «Ленина-гриба» и безусловного русского гения, вызвало настоящую бурю, отголоски которой слышны и по сей день, даже спустя много лет после его смерти.
Биограф Курехина, музыкальный критик Александр Кушнир, полагает, что разочарование Сергея в либеральной демократии — а поначалу он относился к перестройке и ельцинским реформам скорее позитивно — произошло в конце 1994 года. Пошлость российской окружающей действительности оказалась ничуть не меньше позднесоветской. «Демократов как таковых нет, а есть одни только идиоты. Тупые идиоты и мелкие ворюги! Мне кажется, что деградация достигла своего апогея. Клиническая деградация и воровство, возведенные в государственный ранг. И жизнь показывает, что идеи демократии в России — абсолютно бесполезные, бессмысленные и нереальные вещи» — так говорил Капитан.
Национал-большевизм, к которому Курехин пришел через знакомство с Дугиным, показался ему порывом свежего ветра в этой затхлой атмосфере. Свел Капитан знакомство и с Лимоновым.
«Время от времени Курехин приезжал в Москву. Без Дугина, — вспоминал Эдуард в «Книге мертвых» одну из их встреч. — У него были здесь две девушки, “ночные бабочки”, как я их называл: Ольга и Анечка — или актриски, или около-актриски. Вместе мы несколько раз ходили в ночное заведение “Маяк”, в районе башни ВХУТЕМАСа (башню давно занимает художник Глазунов)…. Мы строили тогда, я помню, вход в наш штаб на Фрунзенской, из окна сделали дверь, стали выкладывать ступени. Класть кирпичи и ступени пришлось мне. Наши юноши никогда не имели дела ни с кирпичом, ни с цементом. Ступени держатся до сих пор. Пальцы мне тогда разъело цементом. Подушечки пальцев. Боль была невыносимая. Потому, когда позвонил Курехин и предложил встретиться в “Маяке”, я отказался, сославшись на раны на руках. “Мы вас вылечим, Эдуард, приходите, девочки вас вылечат”, — уговаривал Сергей. Я дал себя уговорить. Сидеть в ночи в своем личном хаосе, дома, мне не улыбалось. Днем я был среди партийцев, вечерами бывало страшновато. Ночами я плохо спал. В “Маяке” Курехин заказал в качестве лекарства сметану, и Анечка окунала в нее мои бедные выжженные пальцы».
Весной 1995 года Капитан пришел в партию и к ужасу петербургской интеллигенции и своих старых друзей всерьез и активно начал проповедовать свою новую веру. Во-первых, он нашел для петербургского отделения бункер. Это было подвальное помещение на углу улиц Потемкинской и Чайковского, возле Таврического сада. До революции в этом здании будто бы располагался бордель, что подтверждал фасад, украшенный фигурами полуобнаженных дев. Штаб радикалов там совмещался с торгующей чаем фирмой, поэтому первое, что встречало спускающегося в подвал по лестнице, — аромат экзотических чаев и пачки элитных напитков в разных упаковках. В большой комнате в глубине помещения под портретом Муссолини восседал номинальный глава фирмы, нацбол и ветеран Афганистана Саша Мальцев. Была еще дальняя комната, вся заваленная летовскими пластинками «Попс» и «Все идет по плану», вторым номером журнала «Элементы» с Сатаной на обложке и прочей литературой, где обычно и происходили посиделки актива, частенько плавно перетекавшие в застолья.
Пытался Сергей найти для партии и финансирование, однако в этом не преуспел. Гуляя с Лимоновым во время белых ночей по Питеру и на рейв-фестивале, Сергей стыдил своих приятелей-бизнесменов: «Что же ты за еврей, если не хочешь дать денег на революционную партию? Фима, ты не еврей. Каждый еврей должен быть спонсором революционной партии». Те смущенно оправдывались, но денег не давали.
