А. Махов - Микеланджело
Проводив герцогиню, Колонна подошла к Микеланджело:
— Никак не отойду я от испуга. У вас какой-то отрешённый взгляд.
— Сказать мешала ваша мне подруга, из-за чего и как погиб отряд.
Помолчав немного, он продолжил:
— Когда повстанцы все собрались с духом, им западню устроил вражий стан.
— Кто предал вас?
— Коль верить слухам, всё тот же всемогущий Ватикан. А Медичи с его благословенья устроили резню — таков исход.
Он крепко сжал руки и добавил:
— На этом не кончаются мученья. Для Аретино наступил черёд: он снова в Риме.
— Вот так совпадение! — в ужасе воскликнула Колонна, не веря своим ушам. — Такого пасквилянта свет не знал. Его страшусь я, как исчадья ада.
— Меня он в Ватикане разыскал и взялся нудно поучать, как надо писать на тему «Страшного суда».
— Вас поучать? Неслыханная дерзость! — воскликнула Колонна, всё ещё не отойдя от испуга.
— Советы я отрину, как всегда. Но он способен на любую мерзость.
Колонна была в недоумении.
— От вас чего же хочет лиходей?
— Пустяк, — спокойно ответил Микеланджело. — Сей графоман и вымогатель, которого зовут «бичом князей», всем объявляет, что он мне приятель и что радеет обо мне душой. Взамен непрошеный благожелатель хотел бы в дар картину.
— Боже мой!
Вошла молодая инокиня, объявив, что прибыл Его преосвященство Пол с поклоном.
— Нет, нет! — заволновалась Колонна, привстав со стула и чуть ли не собираясь бежать. — Его сегодня не приму.
— Хотя вы отказали строгим тоном, — с грустью заметил Микеланджело, — скажите, дорогая, почему он подле вас ужом всё время вьётся?
— Был мною избран он духовником, так как о вере ревностно печётся.
Микеланджело стало не по себе от таких слов.
— Печётся перевёртыш о другом, надевши реформатора личину…
Но Колонна жестом остановила его:
— Вам скучно быть со мной наедине?
— Близ вас готов сносить я боль, кручину, и больше ничего не нужно мне.
— О если б! — заметила она, покачав головой. — Вы с искусством побратимы, и в нём отрада высшая для вас.
Но Микеланджело не поддержал её, тихо заметив:
— Пути Господни неисповедимы, и выбор их зависит не от нас.
— Вы правы, — согласилась Колонна. — Нам дано познать разлуку, а не бесед духовных благодать.
Микеланджело от волнения не мог усидеть на месте.
— Зачем усугубляете вы муку? Не надо, дивный светоч, так пугать.
— Судьба в своих решеньях непреклонна — печальный уготован нам конец.
Нет, с этим он никак не мог согласиться, ибо рушился его мир, в котором он творил, страдал, сомневался, а в любви находил поддержку и понимание. Он готов был разрыдаться и пасть перед ней на колени.
— Моя кариатида и колонна, на вас я опираюсь как творец. Пишу сейчас Христа и самарянку,80 желая дать в картине ваш портрет, чтоб гордую прославить итальянку, в которой чувств ко мне ни грана нет. Во всём я вижу ваше превосходство и сознаю пред вами свой изъян. Мне незачем скрывать своё уродство, но пусть продлится сладостный обман!
Страстный монолог друга глубоко тронул маркизу, и она с грустью сказала:
— У каждого из нас свой долг пред Богом, и в жизни разные даны пути, которые расходятся во многом. Безропотно нам должно крест нести.
Но он не мог согласиться с такой позицией, противоречащей его натуре.
— Скажите прямо, что я вам не пара и в излияньях пылких чувств смешон!
— Мой Микеланджело, — и она взяла его за руку, чтобы успокоить, — грозит нам кара, и тучами затянут небосклон. Мы с вами оказались в чёрном списке — фискалы папские донос строчат.
Его как огнём обожгло прикосновение её руки.
— Раз наши души родственны и близки, бежим скорей куда глаза глядят, оставив в Риме страхи и сомненья.
— Куда бежать? — воскликнула она, подойдя к образу на стене. — Иной вам жребий дан, а вот меня на днях ждёт постриженье. И знайте, огнедышащий вулкан, что я лишь хрупкая свеча, не боле.
— Я в вас нуждаюсь, как в поводыре, чтоб не зачахнуть одному в неволе.
— Да разве же для вас мой аналой? — упорствовала Колонна. — Не келья вам нужна — простор Вселенной. Наделены вы силой неземной. Я верю в ваш удел благословенный, и он не для молитвенной тиши.
Но он словно не слышал её слов и, движимый страстью, настаивал на своём.
— Тогда презрев условности каноны, уединимся где-нибудь в глуши.
— Умерьте же свой пыл — вокруг шпионы. У инквизиции длинна рука, и никакой пощады вольнодумцам.
Но он уже был охвачен идеей бегства.
— Прошу — не обессудь, святой Лука!81 Пусть кое-кто сочтёт меня безумцем, я ради вас с искусством распрощусь.
Чтобы остановить его, она решительно отрезала:
— Такая не нужна от вас услуга, и с ней я никогда не соглашусь!
— Судьбою сведены мы друг для друга, и в целом мире нет прочнее уз. Без вас я вижу зависть, зло, измену, двуличие друзей и неприязнь. Просвета нет, хоть бейся лбом о стену. Вас умоляю — отведите казнь!
В его глазах была такая мольба, что она не знала, как и чем его успокоить.
— Мне этой жертвы не простят потомки, а вы принадлежите им сполна. Что будет завтра — для меня потёмки. Сегодня же я сердцем вам верна. Молю, чтоб дольше полыхал в вас пламень, дарящий людям веру и тепло.
Микеланджело наклонился и поцеловал ей руку.
— Благодарю. Хоть вы не сняли камень, но на душе немного отлегло.
— Из Апокалипсиса откровенья вы склонны снова вместе почитать?
— Чтоб ваше заслужить расположенье, готов я на кресте себя распять. Хотите, дам обет носить вериги иль папу в смертных обличать грехах похлеще даже Лютера-расстриги! Вот вижу и улыбку на устах.
Он вынул из кармана блокнот и карандаш:
— Виттория, замрите на минутку — мне нужно дивный миг запечатлеть!
— Серьёзное вы обратили в шутку. Как долго я должна ещё терпеть?
Он быстрыми движениями водил карандашом.
— Один лишь штрих — и вот улыбки трепет. О, как он будет душу бередить!
— Дивлюсь на вас. Какой-то детский лепет!
— Не могут руки без движенья быть. А им дано в рисунке вас касаться — вот и безумствует мой карандаш.
— Договорились делом мы заняться. Оставьте же мальчишескую блажь!
Довольный полученным рисунком, он весело объявил:
— На всё готов, мечтая лишь о малом.
— О чём?
— Чтоб нам сидеть пред камельком и наслаждаться счастьем запоздалым.
Сдерживая улыбку, Колонна поднялась:
— Несносны вы! Давайте в сад пройдём, где всё уже для чтения готово. Я вижу, в голове у вас содом — послушаем Иоанна Богослова.
От двери отпрянула инокиня, смотря им вслед:
— Пока воркуют голубки в саду, всё слышанное мигом на бумажку и к матери игуменье пойду. Иль утаить? Но не простят промашку. Никто не говорил мне нежных слов, хотя о счастье я молила Бога.
