Юрий Софиев - Синий дым

Этот город прославлен собакой.
В веках весьма отдалённых,
При короле Карле Мудром
Рыцарь Макер
В лесу монтаржийском
Убил дворянина
Обри Монтидьера.
Собака убитого шла по следам за убийцей.
И когда де Макер
Догнал королевскую свиту —
Злобный,
Пылающий местью,
Бросился пёс на него.
Преступление было раскрыто.
Мудрый Карл приказал учинить поединок
Рыцаря с верной собакой,
Ибо был Монтидьер одиноким.
Оповещая приказ короля,
Герольды
Троекратно трубили в длинные трубы.
И король, королева и двор
С любопытством смотрели
На битву Макера с собакой.

И собака Макера загрызла.

Камень многовековый и серый.
В барельефах стынут святые.
В вышине изнывают химеры,
Разрывая немые рты.

Отражается в тёмной витрине
Обличающий Мирабо.
В историческом магазине
Деревянный нищий с горбом.

Он споит у стены, у входа,
Перетянутый ремешком.
Должно быть, урод Квазимодо
С закушенным языком.

Вот собор. По истёртым плитам
Осторожно стучит каблук.
В полумраке, в сводах разлитый,
Замирает беспомощно звук.

Вот полотна картин поблёкли.
И всегда зарождает страх
На цветных нарисованных стёклах
Вот этот чёрный монах.

Этот камень дикий и голый
Сторож древних и тёмных былей.
Может быть, и шаги Лойолы
Эти своды и стены укрывали.

Тогда ещё война не отшумела.
Молчал Париж
В обманном забытье.
Был спущен флаг,
Что ввысь взвивался смело
Веками на его стремительной ладье.
И, вероятно, как в средневековье,
В Париж спускались звёзды в темноте.
Форт Валерьян уже дымился кровью
Тех, кто навстречу шёл своей мечте.

Над Сеной облетели тополя.
Над Сеной молчаливая земля
И под мостами чёрная вода
Не уносила горькие года.

Ты в эти дни пришла ко мне в больницу
С нежнейшими мимозами из Ниццы.
И маленькая тёплая рука
В блестящей чёрной лайковой перчатке
С тишайшей нежностью
Притронулась слегка,
Чтоб навсегда оставить отпечаток!

В большом окне,
Приплыв издалека,
В тяжёлой битве бились облака,
В большом окне
Вдали Медонский лес
Был красной полосой заката скошен.
В большом окне,
В нагроможденье тесном,
На облака, на трубы крыш отброшен
Твой силуэт,
Кристьян,
Легчайший силуэт француженки прекрасной.

Вот так обрушивается скала,
И путник погребён обвалом грозным.
Мы без ветрил плывём и без руля.
Кто ж чертит путь по неподвижным звёздам?

Испуганные ширятся глаза,
Летят недоумённые вопросы,
Когда внезапная жестокая гроза
Швыряет нас на острые утёсы.

Священник речь гнусаво говорил:
«Не думал ты, но вот Господня воля…»
У смертного одна собачья доля —
Плыть без руля и без ветрил.

Вспыхнет спичка и мрак озарится,
И дымок папиросы летит.
Серым слоем на сердце ложится
Тонкий пепел глубоких обид.

Ночью мысли угрюмы и вздорны,
На губах горький вкус папирос.
Я ведь мальчиком непокорным
У весёлого леса рос.

Это всё городские раны,
Это чёрная полоса.
Одинокой тропою Глана
Мы уйдём в голубые леса.

Вот по-прежнему солнце играет
В чаще зелени молодой.
Только глупое сердце не знает,
Как нам справиться с болью такой.

О том, что прожито и пережито,
Не говори ревниво-жёстких слов.
Всё нашей встречей, как прибоем, смыто.
Жить и любить я сызнова готов.

Жить и любить…Как летним утром рано
Опять бодра, опять чиста душа.
Широкие версальские каштаны
Теперь совсем по-новому шуршат.

Дай руку, друг, чтоб в жизнь войти со мною,
Чтоб я мог светлой музыкой любви —
Пронзив тебя апрельской синевою —
На трудный подвиг жизни вдохновить.

Пустынный пляж. В предвидении ночи
Бесшумно, низко филин пролетел.
Кусты и камни абрисом неточным
В сгущающейся тонут темноте.

Пора идти к белеющей палатке
В весёлом кипарисовом леске.
Над ним колеблется струёю шаткой
Дым от костра, горящем на песке.

Я знаю, милый друг, что мы устали
И что живое сердце не гранит.
Суровой нежностью,
Глухой печалью
Трепещут наши считанные дни.

Но вопреки всему ещё не хочешь
Ни успокоиться, ни отдохнуть!
У края надвигающейся ночи
Большими странствиями дышит грудь!

Уж якоря сверкнули мокрой сталью
И цепь медлительно ползёт в лета!
Так в радости, надежде и печали
Встаёт последний жизненный этап.