Борис Горбатов - Дорога на Берлин
У него воспалены от бессонницы глаза. Он похудел. Волосы его выгорели. Лицо в пыли.
- Побереги себя, Вася! - тихо шепчет она и вдруг отворачивается от него и, не глядя, застенчиво и чуть слышно шепчет: - Я люблю тебя, Вася!
- Любишь? - удивился и обрадовался он. Схватил ее руки. - Сказала-таки, наконец! - Он нежно смотрит на нее и тихо выпускает ее руки из своих. - А сказала... не вовремя. Эх, Галя! Не вовремя сказала. Вот теперь я буду свою жизнь жалеть... мечтать о счастье... а это нельзя сейчас. Нельзя. Не надо.
- А я ведь не труса люблю. Я люблю героя, Вася. - Она тихо берет его руку: - Ты не жалей ни себя, ни меня, ни жизни... Ты только... береги себя от напрасной смерти. А если надо... Ну что ж. Я ведь люблю тебя. Навеки.
Кирпичная пыль с развалин летит на них.
...Сигнал.
Атака.
Ночь.
Прямо на зрителя бегут бойцы.
Луна на штыках.
Хрипло кричит передний:
- Шпрее, ребята!
И вбегает на мост.
...Мост "Мольтке-старший".
Трамвайная линия через мост.
Две баррикады.
Надолбы из рельсов.
Труп немца на железных перилах.
Мы видим, как ползут по мосту саперы.
Подрывают надолбу.
Взрыв. Камни и рельсы летят в воздух.
Мы видим этот мост на карте у Дорошенко.
У Дорошенко еще перевязана голова. Он сидит на табурете у телефона. Тычет карандашом в карту - мост "Мольтке-старший". Шепчет:
- Взять этот проклятый мост, взять!
Пробегают по мосту солдаты.
Бой на мосту.
Огонь со всех сторон.
Увязшая на мосту пушка.
Мелькают лица Слюсарева, Пети, Савченко...
Вот кто-то из них, высоко подняв винтовку над головою, вскарабкался на берег уже за мостом.
Стоит, широко расставив ноги.
Дорошенко отмечает на карте: мост взят. И впивается глазами в следующее препятствие: белый дом на берегу Шпрее.
...Яростный бой за белый дом.
Бой гранат, фаустпатронов, штыков и ножей.
Немецкая самоходка бьет по нашим из двора дома.
Она бьет метко и зло, словно выплевывает жертвы.
Какой-то белокурый солдат подбирается к ней ползком.
И, лежа, с размаху бросает связку гранат.
Горит самоходка.
Припадает к земле мертвый белокурый солдат. Мы не знаем его имени.
...Вслед за Дорошенко по мосту "Мольтке-старший" бежит телефонист с аппаратом.
Вьется тонкая жилка проволоки за ними...
Они пробежали мост. Упали наземь берега.
- Связь! - яростно кричит Дорошенко.
Когда он сердится, на повязке проступает кровь.
Телефонист лежит рядом с ним.
Проворно подает трубку.
- Белый дом взяли, товарищ генерал! - кричит Дорошенко в трубку. Атакуем красный дом - канцелярию Гиммлера.
Бой у красного дома.
От дома остались одни развалины.
И бой идет в развалинах.
В обломках лестниц.
У слуховых окон.
В подвалах.
Рукопашные схватки.
Перекошенные лица. Хриплые крики. Руки на горле.
Штык о штык. Нож в зубах. Хрипение умирающих. Граната, брошенная через окно. Гарь. Дым.
Запах пороха, крови и паленого мяса.
- ...Селиванова мне! - кричит Дорошенко связисту. - Селиванов где?
- Я ищу, товарищ полковник, ищу! - оправдывается телефонист. - Они переносят связь. Они, кажется, уже взяли дом Гиммлера.
...А Вася Селиванов с несколькими бойцами врывается в дом.
За ними - стихает бой, оседает пыль, умолкает шум.
По мертвым, разрушенным комнатам нижнего, полуподвального этажа идет Вася.
На его лице - упоение боя. Слава. Удача. Победа.
Ударом сапога распахивает он какую-то дверь и останавливается, подняв над головой гранату.
Но в подвале никого нет.
Он бросается тогда к окну и - замирает.
Видна через окно площадь, большая, изрытая траншеями и канавами, и в конце ее - знакомое по фотографиям черное здание с колоннами.
Вася застывает у окна. Стоит и смотрит.
Полуподвал наполняется людьми. Приходят связисты, солдаты.
Располагаются на полу. Вошел Автономов. Увидел Галю. Тихо беседует с ней.
Но Вася Селиванов ничего и никого не видит. Он смотрит в окно.
- Товарищ капитан! Товарищ капитан! - шепчет ему связист. - Вас! - и подает трубку.
Машинально берет Вася трубку и, продолжая смотреть в окно, отвечает:
- Да. Я... Что? Да. Взял. Теперь? Теперь стою у окна и вижу... черные стены здания... Кажется, это рейхстаг. - Он опускает трубку и только сейчас замечает, что вокруг него много людей.
Он смотрит на них, узнает.
И говорит просто, показывая в окно:
- Рейхстаг, товарищи!
...Раннее утро над Кеннигсплацем в Берлине.
30 апреля 1945 года.
Вася стоит у окна и смотрит. Рядом с ним Галя.
Тихо вокруг. Мертва площадь.
Ее камни, ее асфальт, ее канавы и рвы, ее скрытые ловушки - все молчит.
В подвале не спят люди.
Они еще не получили никакого приказа, но всей кожею своею чувствуют: скоро бой. Последний и, может быть, самый яростный за всю войну бой.
Они спокойно ждут его.
Слюсарев черпает деревянной ложкой тушенку из консервной банки, ест и говорит:
- Рейхстаг возьмем - тут войне и конец!
- Так-таки и конец? - перебивает другой солдат, пожилой, светлоусый. Это ты где-то вычитал?
- Сам догадался, - спокойно отвечает Слюсарев, облизывает ложку, прячет за голенище. - В рейхстаге, слышь, сам Гитлер сидит. Гитлера споймаем - и войне конец.
- Тю-тю! - засмеялся светлоусый. - Гитлер небось уж давно где-нибудь в Аргентине. Смотался!
- Как же он может смотаться, когда Берлин у нас в кольце, в окружении!
- А он на подводной лодке сиганул, - предположил Петя.
Слюсарев, усмехаясь, посмотрел на него.
- Ну, подводную лодку он, допущаю, достанет. Это возможно, но где ж он в Берлине море возьмет, а, Петя?
- Так он на аэроплане до моря полетит... - неуверенно предположил Петя.
- Нет, мне его тут найтить желательно, - сказал Слюсарев. - Я с ним поговорить хочу. Один на один. На три слова.
Автономов прислушивается к солдатской беседе.
- А хорошо бы... - задумчиво сказал светлоусый солдат, - хорошо бы войне конец. Д-да... К севу не обернемся, а к уборке как раз... хорошо-о!
- Надоела война? - спросил корреспондент.
- Что и говорить!
- Маета, разорение...
- Ну, теперь скоро кончим! - сказал Слюсарев.
- Как-то жить будем? - Разорен мир-то...
- Ничаво! Хорошо жить будем!
- Д-да... - сказал светлоусый, - жить... хорошо бы! Жить хочется!
- Небось и семейные наши заждались.
- Нелегко-то им, старикам да бабам.
К солдатам вдруг подходит капитан Селиванов. У него сосредоточенный вид - и все встают, подтягиваются, подбирают оружие.
Вася смотрит на часы.
- Через полчаса пойдем на штурм, - говорит он негромко. - На штурм рейхстага. - И вдруг, неожиданно для самого себя, улыбается светлой, лихой, мальчишеской улыбкой. - Вот хоть и не знаменитые мы, а это нам выпала великая честь: водрузить знамя победы! - Он осматривается вокруг. Начальнику штаба батальона: - Ширяев! Дай знамя!
