Борис Горбатов - Дорога на Берлин
- Эх, - горько махнул рукою Вася. - А я-то надеялся первым в рейхстаг войти!
- А я надеялся, - тихо ответил Дорошенко, - прийти на Моабитштрассе.
Он помолчал немного, потом бросил папиросу наземь, притушил ее сапогом и встал.
- Ну, все! - сказал он уже другим тоном. - Похныкали и хватит! - Он посмотрел на часы. - Выступаем через час. Будем выполнять задачу. А в рейхстаг, Вася, другой офицер придет первым... И на Моабитштрассе тоже. А победим - славою-то сочтемся!
...Гремит музыка боя.
Артиллерийский концерт. Хор батарей. Короткая песня гранаты.
Мелькают кадры. Лица, пейзажи, пушки, схватки...
Штык, озаренный солнцем...
Знамя над гвардейцами...
Луна на бетоне блестящей берлинской автострады.
И во весь экран - ликующее лицо Васи Селиванова.
- Ага! - кричит он. - Ага! А мы хоть и не знаменитые, а первыми вышли на Берлинер-ринг.
- ...Успех! - восхищенно говорит Автономов Дорошенко.
- А вот и награда! - усмехается тот и показывает на карту. - Нам чуть-чуть изменили курс наступления.
Мы видим карту: пунктирный путь дивизии чуть-чуть довернут в сторону Берлина.
...Гремит музыка боя.
Мелькнуло лицо Слюсарева.
Яростное лицо солдата. Штык над головой.
Под ногами Слюсарева бетонный колпак дота.
Сбегает Слюсарев с поверженного дота, бежит... Вперед!
- Опять у третьей армии успех! - говорит большой генерал во фронтовом штабе. - Молодцы! - и решительною рукою что-то чертит на карте.
...И опять ликующее лицо Васи Селиванова.
Оно на фоне немецких вывесок...
- Ага! - кричит Вася. - А все-таки хоть мы и не знаменитые, а первыми вырвались на окраину Берлина.
...Гремит музыка боя.
Дорошенко хрипло кричит в телефон:
- Я понял задачу. Спасибо за доверие. Оправдаем. - И, положив трубку, говорит Автономову, хитро подмигивая: - А нас опять чуть-чуть... повернули.
- На Берлин?
- На Берлин.
...Гремит музыка боя.
Сквозь огонь бегут солдаты. Горят танки.
Большой генерал во фронтовом штабе нахмурил брови.
- Танки не могут пройти? - переспрашивает он кого-то, кого мы не видим. - Та-ак? А восьмая гвардейская? Встретила сильное сопротивление? Та-ак! Дайте мне чаю, голубчик. Ну что ж! Зато у третьей успех. Довернем еще раз третью! - И, отхлебывая чай из чашки, он что-то чертит на карте.
...Яростно гремит бой.
Во весь голос поет свою песню Савка Панченко, но слов не слышно, и голоса Савкиного не слышно, - ликующе гремит музыка победы.
Уличные бои в Берлине. Разбитые готические здания. Немецкие вывески. Пожары. Орлы на решетках.
Бой.
- Ага! - кричит Вася Селиванов. - А мы все-таки пришли в Берлин!
Он останавливается у фонарного столба. Снимает каску, вытирает со лба грязь и пот.
- Теперь и мы знаменитые!.. - тихо говорит он.
...Аккуратная табличка на перекрестке улиц.
Обыкновенная табличка.
Как все.
Ее легко прочесть:
"Моабитштрассе".
Подле нее стоит Дорошенко.
Гремит песня боя.
Схватка на улице.
Фашист бьет с чердака из пулемета.
Табличка на доме: "Моабитштрассе, 173".
Бой в подвале.
Хриплый бой. Гранатный бой.
Мертвый гитлеровец на перекрестке.
Табличка на доме: "Моабитштрассе, 151".
Волокут орудие солдаты.
Стонет под колесами булыжник.
Идет по улице Дорошенко, прижимается к стенам.
Наган в руке.
Табличка на доме: "Моабитштрассе, 147".
Перебежками от дома к дому бежит Вася Селиванов.
С ним несколько бойцов.
Вот они упали... Стреляют...
Со всех сторон рвется на них огонь.
Табличка на доме: "Моабитштрассе, 139".
От дома к дому идет раненный в голову Дорошенко.
Голова перевязана.
Кровь на марле.
Глаза воспалены.
Откуда-то из окна летит на Дорошенко фаустпатрон.
Еле успел отскочить Дорошенко.
Табличка на доме: "Моабитштрассе, 133".
Подвал какого-то дома. Телефоны. КП.
Теперь рядом с Дорошенко Автономов.
У корреспондента рука перевязана.
- Я вам приказал не лезть в огонь! - раздраженно говорит Дорошенко. Разве там место корреспондента?
- А кто знает, где место корреспондента в бою? - усмехается Автономов. Потом смотрит на Дорошенко и говорит тихо: - В этот дом... мы войдем вместе...
Табличка на доме: "Моабитштрассе, 127".
Идут Дорошенко и Автономов.
- Пять домов осталось, - хрипло говорит Дорошенко.
Гремит бой вокруг.
Поют камни под снарядами.
Табличка на доме: "Моабитштрассе, 121".
- Два дома осталось! - говорит Дорошенко и поправляет перевязку.
- Только бы дойти!
И вдруг затихает музыка боя.
Рассеивается пороховой дым...
Улеглась кирпичная пыль...
Дорошенко и Автономов стоят подле дома, на котором табличка: "Моабитштрассе, 117".
Это обыкновенный дом.
Как все.
Серый, каменный, скучный.
- Вот вы и пришли! - тихо улыбнувшись, сказал Автономов.
(Пауза.)
- Д-да... - негромко отозвался Дорошенко. - Вот мы и пришли.
Еще немного постоял он у дома.
Потом распахнул парадную дверь.
И пошел по лестнице.
Автономов за ним.
Бесконечная лестница...
Металлические перила.
Разбитые стекла в фонарях...
И, наконец, дверь: "Герр Отто Шульц".
Дорошенко остановился.
Прочел табличку.
Зачем-то поправил ремень на гимнастерке...
...и постучал.
Никто не отозвался.
Он постучал еще раз.
Потом просто тихо толкнул дверь, и она открылась...
...Они вошли в квартиру Отто Шульца.
Мусор в передней.
Паутина.
Запустение.
Они осторожно прошли по коридору...
Вошли в комнаты.
Пусто, пусто везде.
Разбитые стекла дребезжат... Где-то еще стреляют...
Дорошенко толкнул дверь в следующую комнату.
Дверь скрипнула и отворилась.
Они вошли в полутемную комнату.
Это - спальня.
В ее углу замерла в смертельном ужасе чета Шульцев: маленький, худощавый старичок и седая женщина в пуховом платке.
Дорошенко стал перед ними.
Они поднялись тоже. Дрожат.
- Герр Отто Шульц? - хрипло спросил Дорошенко.
- Яволь! - чуть слышно ответил Шульц.
Автономов тревожно следил за Дорошенко.
А тот в упор смотрел на Шульца.
Словно хотел он в нем узнать, угадать черты его сына - палача, разрушившего семью Дорошенко.
Но Отто Шульц был просто маленький и тщедушный человечек, и лицо его, похожее на сморщенный кулачок, дрожало и прыгало.
Дорошенко обвел взглядом стены спальни.
Бросился в глаза большой портрет. Фашист в офицерской форме.
Дорошенко сразу узнал в нем своего смертельного врага. Был гитлеровец на портрете весел и самодоволен, горд тупой гордостью нациста 1942 года.
Немец с портрета смотрел на Дорошенко и нагло ухмылялся. Его не страшило, что теперь Дорошенко пришел в его дом, что теперь его, немца, старики родители были во власти Дорошенко, как когда-то семья Дорошенко в его власти.
