Оля Ватова - Все самое важное
То, что произошло потом, напоминало чудо. Нам дали работу на ячменных полях. И мы могли там красть понемногу зерна из колосьев. В старой консервной банке я толкла зерно, превращая его в муку. Потом я нашла кусок железа, кусок жести и несколько кирпичей, чтобы соорудить «плиту». Кирпичи я уложила так, чтобы высота будущей «плиты» соответствовала нашему росту. Под эту плиту я подкладывала сушеный навоз, который мы с Анджеем собирали в степи.
Понятно, что вокруг нас не было деревьев, не было привычной растительности. Но я до сих пор сохранила в памяти красоту необъятного пространства, шелест трав, всполохи заката на горизонте, ту необыкновенную палитру красок, которую не увидишь, например, под Парижем. Преобладал фиолетовый цвет, плавно переходящий в розовый, в золотистый, а потом во все более глубокий синий. А когда небо становилось темно-синим, на нем начинали сверкать звезды, и казалось, что только они своим мерцанием нарушают тишину степи. Мы со Стефанией Скварчинской часто стояли поздними вечерами, прислонившись к стене заснувшего барака, и любовались этим пейзажем. Так мы отдыхали. Я — перед тем как войти в барак, чтобы улечься на полу возле уже спящего Анджея и попытаться заснуть, несмотря на укусы блох и других насекомых. (Они, кстати, имели особое пристрастие к моей крови и поэтому давали выспаться сыну.) Стефания, человек очень верующий, учила меня молитвам. Я постоянно думала об Александре и словно становилась ближе к мужу, молясь о нем вместе со Стефанией. В то же время я не могла не воспринимать красоту, которая меня окружала и захватывала до такой степени, что на какой-то миг я даже забывала об условиях нашего существования.
Под куполом звездного неба тихо стояли лачуги казахов. За крошечными окошками было уже темно. И вдруг во время ночного бдения со Стефанией я почувствовала, что эти чужие, забывшиеся на своих нарах глубоким сном люди стали мне намного ближе. Это трудно объяснить, но именно таким образом я как-то смогла увидеть их нелегкую жизнь, требующую огромных сил и терпения, их тяжелую судьбу, обиды, несправедливость — все, что им пришлось познать с установлением здесь коммунистического строя.
Раз уж я начала рассказывать о ночах в степи, вспомню еще об одной. Эта ночь прошла вдали от нашего барака. Нас погнали косить сено за несколько километров от совхоза. Жили мы там в конусообразных палатках, сплетенных из крепких прутьев. Как-то ночью я тихонько выбралась из палатки в степь. Там я увидела стадо неподвижно стоящих волов. И вдруг почувствовала, что эта ночь в далекой степи, и небо, и луна, и травы, и тишина — все принадлежит им. И это не я, а они знают, что принадлежат к окружающей их природе, что это их царство. А я, слабее травинки, попросту приблудилась. Было во всей этой картине нечто сакральное. Мне казалось, что я слышу отголоски каких-то очень давних времен, прошлых жизней, проносившихся вместе с ветром рядом со мной с тихим ночным ветром летней степи. Эти могучие неподвижные животные, выглядевшие в темноте как единая глыба, вызвали у меня ощущение чего-то утраченного, о чем я еще буду тосковать, словно Адам и Ева, изгнанные из рая.
Если бы я верила в перевоплощения, в то, что когда-то уже существовала, то вполне допускаю, что тогда я могла бы молиться дереву. К деревьям у меня особое отношение. Помню, как в 1968 году я переживала из-за срубленных во время революции деревьев на бульваре Сен-Мишель. Это воспринималось мною как кощунство. Признаюсь со стыдом, это вызвало у меня гораздо более сильную боль, чем вид израненного человека. А мощные волы, застывшие в ночи… Может быть, когда-то и они были для меня предметом культа. Той ночью передо мной предстала вся хрупкость человека, а с ней и тайна нашего существования по отношению к «природе непокоренной», говоря словами Александра.
Все вокруг стало выглядеть намного значительнее и воздействовать на нас самым благотворным образом. Красота степи, свет луны, струящийся сквозь стены палатки и освещающий спящих, измученных многочасовой работой и голодом людей. Красота эта была для меня как бы знаком от Бога, который где-то далеко и высоко наблюдал за нами. Величие природы было здесь словно единственным доказательством Его существования. Не хочу показаться чересчур патетичной. Но, честное слово, то, что в нечеловеческих условиях удалось сохранить чувство прекрасного, спасало и придавало сил. Мы с Александром объездили много стран. Прежде всего Италию, где любовались прекрасными пейзажами, великолепием искусства. Но я никогда не забуду диких коней в степи, их летящий бег, развевающиеся гривы, их необузданную свободу. Кони там не очень большие, но необычайно стройные, на длинных ногах, каждое их движение исполнено грации. Эти кони, несущиеся в высоких травах степи под небом, где-то далеко сходящимся с горизонтом… как я говорила в детстве — там, где кончается земля.
А работали мы в этой степи тяжело. Будили нас очень рано, когда еще не успевали погаснуть последние звезды. Будили грубо, всегда с одной и той же фальшивой поговоркой — кто не работает, тот не ест. По сути, нас морили голодом. Из порции молока, которую я получала, удавалось сделать горсточку творога, которым я потом кормила Анджея. В котле с супом, который нам давали в полдень, плавали крохотные кусочки баранины. Но это мясо доставалось только казахам. Их всегда ставили первыми в очереди к котлу. Мы баранины и не видели. На работе у нас не было ни времени, ни возможности добыть немного зерна, чтобы приготовить муку. За нами все время наблюдали. Хлеб мы тоже не получали, хотя надеялись: говорили или что его не удалось достать, или что его не хватает. Очевидно, наши пайки просто воровали.
Моя работа заключалась в том, чтобы тянуть на грубой веревке двух впряженных в волокушу волов и таким допотопным способом собирать скошенное сено. «Цоб, цоб», — покрикивала я на этих животных. Вслед за мной погонял своих волов казах. В каждую волокушу были запряжены две пары волов, при которых работало по одной польке. Однажды большой слепень напугал волов, и я мгновенно оказалась зажатой между ними как в клещах. Даже слышала треск собственных костей. Казах помог мне, ударив животных по лбам железной палкой. После этого случая я получила увольнение на несколько часов.
До сих пор я не рассказывала, как жили в Ивановке наши дети, которые были предоставлены самим себе без какого-либо присмотра, ведь взрослые работали с самого раннего утра. Не могли мы рассчитывать и на помощь стариков, которые были уже непригодны для работы, — им было еще тяжелее в этих жутких условиях, они сами нуждались в нашей заботе. Поэтому дети бегали по степи, наслаждаясь абсолютной свободой. Но казахи сказали нам, что это небезопасно. Среди степных трав было много змей. Тогда дети, вооружившись палками, стали гоняться за змеями и убивать их. Это стало для них своеобразной игрой. Но прежде всего дети хотели есть. Они мечтали о хлебе и картошке, здесь для нас недоступных. Постепенно они втягивались в ритм нашей жизни, и их помощь часто оказывалась очень существенной. Дети ходили в степь собирать навоз. Как я уже говорила, высушенный на солнце, он становился замечательным топливом и давал огонь для нашей импровизированной плиты, стоящей возле барака. Три кирпича, на них — кусок жести, под жестью — кизяк (сушеный навоз). Кроме того, наши дети приносили воду из реки, сначала в бутылках, а потом мы раздобыли какое-то старое ржавое ведро.
