Оля Ватова - Все самое важное
Первым порывом «варваров» было принести из землянок козьего или овечьего молока, чтобы напоить наших детей. Пан Керский позаботился о том, чтобы Анджей получил молоко последним — вдруг не хватит остальным. Затем, поскольку мы должны были там заночевать, казахи предложили забрать детей к себе домой. Только начинался май. Ночи еще стояли холодные. Для всех нас места в землянках не было. И тут Керский вновь потребовал, чтобы Анджей был последним. «Этот еврейский отпрыск уже не ребенок», — сказал он.
На следующий день мы разместились на подводах, запряженных волами. Три дня длилась наша поездка по бескрайней степи к месту назначения. Барак, где мы должны были поселиться, тоже находился в степи, а возле него стояло несколько разбросанных хибарок, заселенных казахами. Здесь, по словам начальника, нам предстояло жить и работать. С этого времени наш адрес был таким — Ивановка, совхоз «Красный скотовод», Семипалатинская область, Жарминский район.
В предназначенном нам бараке давно никто не жил. Он был абсолютно пустым и невероятно грязным. Люди сразу же разбежались в поисках какого-нибудь более или менее приличного угла. Были такие места, где разместились семьи или те, кто успел сблизиться за время пути. Я нашла себе угол, и мы с Анджеем, уставшие, сели отдохнуть. Но вскоре к нам подошла пани Венцлова и елейным голосом посоветовала подыскать другое место в бараке, потому что «здесь мы будем молиться, а это и нам, и пани наверняка будет мешать». Я подхватила наше добро и нашла другой угол, на который, по-видимому, никто не претендовал. Окно выбито. Дверей, судя по всему, никогда не было. На полу — куски битой глины, следы пребывания скота. Поставила там узел с вещами и усадила на него Анджея, который тут же сообщил, что голоден. Я задумалась, что делать дальше, где раздобыть кусочек хлеба, на чем готовить… Как тут жить? Я стояла в грустном раздумье, когда вдруг появился молодой казах с милым круглым лицом, в цветной тюбетейке на голове. Он как-то очень внимательно посмотрел на меня и, видимо, почувствовав мое отчаяние, сказал: «Не унывайте. Скоро придет моя мама и вам поможет». Как потом выяснилось, это был местный житель, который, кроме того что сам умел читать, писать и считать, учил этому детишек и работал в совхозе.
Через минуту появилась очень пожилая (а может, просто рано постаревшая) женщина с ведром воды и тряпкой и, ни слова не говоря, принялась за уборку. После этого она положила на пол маленький коврик (на таком казахи обычно молятся) и сказала: «Положишь на него ребенка». И вышла. А ведь воду, как я потом узнала, приходилось брать из реки, которая находилась довольно далеко от нас. Я очень благодарна этой женщине не только за потраченные на нас труд и время. Еще больше я благодарна ей за человеческое сочувствие, которого мне так не хватало. С тех пор, как нас вывезли из Львова, это были действительно первые настоящие люди, которых я встретила.
Ивановка… Несколько десятков казахских хибарок и наш барак. Бескрайняя степь. И тридцать три километра до ближайшей железнодорожной станции в городке Жармы. В единственном магазинчике не было ничего. Магазинчик стоял заколоченный ржавыми гвоздями. Мы не обманывали себя — в отличие от немцев, которые убивали открыто, Советы вывезли нас в голодные степи на медленную смерть. Сколько поляков полегло в этой земле…
Правда, женщинам с детьми разрешалось на зиму покинуть барак и, если есть чем заплатить, перезимовать в теплом казахском жилище. Так было и с нами. Тут я забегу вперед. То, что я расскажу сейчас, произошло уже в конце осени, в октябре или ноябре. За пальто Александра, какое-то свое платье и несколько десятков рублей квартирной платы я смогла получить койку в хибарке, где жила казахская семья. Эта койка стала на зиму нашим домом. Мы на ней спали, сидели и ели. В хибарке было тепло. Топили сухим навозом, который, как оказалось, является прекрасным топливом.
В этой хибарке жили муж, жена, двое детей, у которых почему-то постоянно гноились шеи, и страшного вида восьмидесятилетний старик — отец хозяина, с гноящимися глазами, который все время грел спину у огня.
Сначала условия были хорошими. Хозяйка позволяла мне жарить зерно, пользоваться водой, которую приносил ее муж. Когда начался сильный снегопад, я была обречена на сидение дома. У меня не было обуви, в которой можно ходить по глубокому снегу. Поэтому я полностью зависела от хозяев — от их очага, от воды, которую хозяин приносил из проруби. Питались мы тогда в основном жареным зерном или мукой, которую я добывала, размельчая ячмень куском железа в банке из-под консервов. Пекла лепешки, которые мы запивали кипятком.
Анджей постоянно был голоден. Из-за ячменного зерна, которое оказалось мочегонным, он просыпался по ночам. Однако закон не позволяет казахам справлять нужду в помещении, где они живут. Это оскорбляет дух, который их оберегает. Все мои попытки сделать так, чтобы сын использовал банку не вставая с койки, потерпели неудачу. Старик, вроде абсолютно глухой и плохо соображающий, вскакивал со своего ложа с криком, что из-за нас к ним придет несчастье. Нужно было бесчисленное количество раз среди ночи одевать Анджея и выводить его за пределы хибарки. Дети хозяев тоже выбегали из дома по своим нуждам.
Через некоторое время хозяйка стала стала требовать у меня одежду. Я ей отказала. Ведь это было нашим единственным имуществом и спасало от голодной смерти. Казахи не хотели брать деньги за зерно или молоко. Их интересовали только вещи. Например, рубашки. Им хотелось того, чего они раньше не видели, что появилось здесь только с нашим приездом. После моего отказа хозяйка стала мне досаждать. Она гасила огонь, не давая жарить зерно или печь лепешки. Не разрешала пользоваться водой. Пришлось мне собирать снег перед хибаркой, довольно грязный по вышеназванным причинам. Чтобы он стал питьевой водой, его нужно было хорошо обработать. В конце концов жизнь стала совершенно невозможной. Мой хозяин, сорокалетний казах, уходил на работу ранним утром и возвращался в сумерках. Во время его отсутствия я подвергалась всевозможным притеснениям со стороны его жены и старика. Как-то я подхватила горячку. Зубы стучали. На спине образовались нарывы (вероятно, от авитаминоза). Выглядела я ужасно. И произошло это как раз в период той ссоры.
Однажды вечером прямо на наших глазах стали торжественно закалывать барана. Я вышла в сени, где находилась корова, только бы не видеть, как это происходит. Потом баранину варили в большом котле. Хозяин дал мне баранью кровь и научил, как ее приготовить на горячей сковороде, чтобы получилось по вкусу нечто вроде заливной печенки. Его жена не посмела возразить. Помню, с каким отвращением мы с Анджеем потом давились этим «деликатесом». Страшно хотелось есть. Мы сидели на своей койке (меня к тому же очень знобило) и смотрели, как хозяева с детьми и старцем начинают трапезу. Это было очень болезненное для нас зрелище. Наши кишки скрипели от голода. Мы оба ощущали невероятную слабость во всем теле. А они ели бульон, в котором плавали куски мяса. Еще мы видели, как хозяин начал есть кусок мяса, а потом передал его отцу. Тот, поев, передал его невестке, а она в свою очередь детям. Во время еды царила тишина, будто совершался какой-то сакральный обряд. Вдруг хозяин, искоса взглянув на меня, взял большую чашку, налил в нее горячего бульона с кусочками баранины, добавил туда немного горячего молока и подал мне со словами: «Ешь, тебе полегчает». Наверное, что-то поразило его в моем взгляде и в глазах Анджея. А может, это был просто порыв доброго человека. Или так полагалось по закону его веры. Обычно я давала сначала поесть Анджею, но тут сразу стала пить сама. И вдруг почувствовала, как каждый глоток проникает буквально во все клетки моего тела, вновь пробуждая его к жизни. Никогда не забуду этого ощущения. Потом, разумеется, я накормила ребенка. На следующий день я почувствовала себя почти здоровой. Даже нарывы стали проходить. Я уверена, что это спасло меня.
