Памела Трэверс - Московская экскурсия
Помимо игры актеров, которая в основном была великолепной, и новой трактовки пьесы, помимо самого Гамлета, наиболее интересной частью спектакля для меня стала публика. Это были такие зрители, о которых мечтает любой актер, но находит, как правило, лишь на небесах — публика, которая отдает себя без остатка, как инструмент музыканту. Между актерами и зрителями установилась волшебная связь, невидимый, но почти осязаемый поток, так что все становились участниками, и любой человек в театре играл в пьесе свою особую роль. Все они — актеры по природе. Сидя в русском театре, начинаешь понимать, как Советскому государству удалось довести страну до крайности: добавьте к природной склонности к актерству непрекращающуюся пропаганду и бесконечные плакаты, и вы сможете приручить человека к нынешнему режиму. Афиши, громкоговорители и личная склонность все превращать в театр способны убедить любого, что он играет ведущую роль в большевистском пышном спектакле и что без его участия вся сценическая конструкция Советской России обратится в руины. О, как это хитро придумано, как чертовски хитро! Ленин обнаружил, что медведи могут плясать, а Сталин догадался, как вдеть им в носы кольца, чтобы водить по улицам. Но не скрывается ли где-то там, за всей этой хитроумной эксплуатацией, желание самого медведя, чтобы его водили? Не по собственной ли воле люди выбрали тиранов, которые подыгрывают их самым глубоким инстинктам и освобождают от необходимости думать самостоятельно?
Я обнаружила, что ПП так НЕ думает.
В посольстве мне заявили, что постановка «Гамлета» — кощунство. Один дипломат даже вышел из зала. Удивительно: мы постоянно встречаем людей, которые, как нам казалось, существуют лишь в книгах! Эти словно сошли со страниц книг Уиды[35], но поразительно достоверны. Они говорят об охоте, Би-би-си и этих ужасных русских. Носят брюки в полоску, визитки и, кажется, не выпускают из рук невидимых Юнион Джеков. Лишь одно удерживало меня от того, чтобы выскочить на улицу и заключить в объятия первого попавшегося русского. Одно-единственное — кекс. Настоящий кекс — вы такого никогда не пробовали! И чай с молоком. И подушки. Вы не представляете, насколько Россия обостряет ваши чувства. Вы сокращаетесь в одном измерении, но одновременно волшебным образом расширяетесь в другом. Зрение остается соразмерным, поскольку всегда найдется чем порадовать глаз; но слух, обоняние, осязание и вкус оказываются совершенно лишними, и этот вынужденный лечебный отдых превращает их в великанов, необыкновенно чувствительных, выжидающих великанов с обостренной, как никогда прежде, восприимчивостью.
Мелочи приобретают огромное значение, их важность вырастает до небес... Р^-зве не удивительно, что Россия, присягнувшая материализму, превращает каждого из нас в Парацельса, который видел звезды в хлебе своем, и наполняет нас неутолимыми желаниями?..
Я заметила, что за мной следят, то есть следят за всеми нами. Конечно, мои спутники с тех пор, как мы оставили Лондон, постоянно твердили мне, что в России никто и шага не может ступить без того, чтоб об этом не стало известно в Чека — всем, от мелкой сошки до начальства. Но я смеялась над ними. Мне казалось, это уже чересчур: какая трата времени для, Чека!
Однако когда я захотела позвонить Т. в Ленинград и дала портье в отеле номер его телефона, тот сказал мне: «Да, я знаю. Вы хотите позвонить товарищу Т. Нам известно, что он ваш друг. Но его телефон сломан, так что это невозможно».
Каждый день я просила служащих отеля -любого, кто попадался мне на глаза, — позвонить Т. от моего имени (я не могу сделать это сама, ведь я не знаю ни слова на этом корявом варварском языке) и в ответ слышала всегда одно и то же: «Мы знаем. Он ваш друг. Но телефон сломан».
Какая досада! А я-то хотела сообщить ему, где установила бомбу, и спросить, что мне делать со всей этой взрывчаткой.
Но если серьезно: что-то здесь не так. Всякий раз, когда я отправлялась куда-нибудь одна, гид узнавала, где я была. Как это им удавалось? Может, ко мне приставлен специальный человек из Чека? Кто он... или она? Та женщина во вчерашнем трамвае с кульком из стеганого одеяла, в котором (судя по раздававшемуся изнутри слабому писку) медленно задыхался младенец? Или мужчина, которого сбила карета скорой помощи да так и оставила лежать на дороге: хочешь, умирай, хочешь, спасай себя сам. Подобное внимание к моей персоне весьма лестно, но явно портит мой характер, побуждая меня к самовозвеличиванию. Бесполезно объяснять «Интуристу», что у меня есть друзья в России и есть рекомендательные письма, а тем паче то, что мне порой необходимо просто побыть в одиночестве — для них это худшее из зол. Самый нездоровый знак. Настоящему большевику одиночество ни к чему. Он так устроен, что его единственное желание — это работать в шайке, спать в шайке наслаждаться жизнью тоже в шайке. Ужас!
Они все больше на меня злятся. И я тоже. Я купила билет для путешествия по Красной России (по крайней мере, я так думала), а не для краткосрочной службы в армии. Но если так и дальше пойдет, то мне придется записаться в армию, поскольку советские солдаты все как на подбор выглядят счастливыми и накормленными. Мне говорили, что им всегда достается лучший кусок, и они вольны делать то, что им нравится. В таком случае, армия — это то, что мне нужно. Только пусть это будет мужское подразделение. Русские женщины-военные, которых встречаешь на улицах, наводят страх — фи-фай-фо-фам[36]. Один их взвод способен, я уверена, стереть всю западную армию.
До свидания, пойду прогуляюсь и поищу А. Если вы больше обо мне не услышите, передайте всем мою любовь...
6
Гид объявила новость: мы не едем в Нижний Новгород. Только что в конторе «Интуриста» разыгралась бурная и драматичная сцена. Хотя наша группа и готова смириться с порядками Советского государства, но для англичанина купить билет, а потом не получить разрешения отправиться в место назначения, которое в нем указано, — это уже чересчур. Мы потребовали объяснений. Сколько можно?
Оказывается, корабли сломались. Что, все корабли? Невероятно! Но «Интурист» неумолим. Нам пришлось позорно отступить в угол, чтобы обсудить создавшуюся ситуацию. А гиды смотрели на нас, и их монгольские лица выражали презрение. Ну нет, мы не позволим им так просто от нас отделаться! Раз в Нижний Новгород нельзя, требуем заменить его на не менее увлекательное приключение. Мы быстро сговорились. Вот наши требования (хотя у меня и были сомнения по поводу первого пункта): взамен Нижнего Новгорода нас должны отвезти в хороший колхоз и на балет.
