Памела Трэверс - Московская экскурсия
Я побывала на свадьбе — мы все там были. И на двух разводах. Всё произошло за пятнадцать минут, так что не ждите от меня рассказов о лепестках апельсиновых деревьев и изложения речи судьи при расторжении брака. Никаких таких буржуазных штучек не было и в помине. Все прошло на самом современном уровне — быстро и эффективно, — как застежка-молния. Это было похоже на сцену чудесного превращения в пантомиме, а стоило всего рубль — по крайней мере, бракосочетание. Я не запомнила цену развода -возможно, несколько копеек.
Вот вам регистратор — строгая женщина (все женщины-чиновники в России очень строгие) с прилизанными волосами и выражением крайней деловитости на лице. Вот вам жених и невеста. Назовите ваше имя, пожалуйста. И ваше. Так. А теперь рубль. Всё — готово. Следующий, пожалуйста.
Для развода достаточно двух почтовых открыток. По крайней мере, мы не увидели, чтобы к ним прилагались люди. Гид объяснила, что для получения развода одному из супругов нужно просто подать заявление. Он или она посылает почтовую открытку регистратору, сообщая, что не хочет больше состоять в браке. Все как в арабских сказках: стоит только пожелать — и твое желание исполняется. А посему, проснувшись в одно прекрасное утро, вы запросто можете обнаружить, что больше не муж или не жена. Конечно, лучше, хотя бы из вежливости, известить вашего супруга о процедуре развода, но это, кажется, не обязательно.
Просто — чик-чик, и готово! Нет-нет, подумала я: где-то тут должна быть загвоздка. И она нашлась: это дети. После развода каждый родитель обязан нести ответственность за благополучие ребенка до достижения им восемнадцати лет. Услышав это, я без колебаний поверила переводчице, которая сообщила нам, что при советском режиме разводов стало на 15% меньше, чем в царские времена.
Зато бездетные семьи могут жениться и разводиться сколько угодно. Молодой американец, которого я встретила несколько дней назад, рассказал мне, что его друг, тоже американец, возвращаясь на родину, оставил своей русской подруге граммофон. Хотя девушка не была красавицей, на ней тут же женился юный любитель музыки. Однако, став обладателем граммофона, он быстренько развелся и женился на девушке посимпатичнее. На радостях он подарил граммофон новой жене, после чего та, в свою очередь, с ним развелась и выбрала супруга покраше. Ну, и так далее. Граммофон вел весьма легкомысленное существование, перебираясь из одной супружеской постели в другую. Чем все это для него закончилось — неизвестно. Возможно, он скончался от старости и изнурительного труда...
Серый, серый, серый — только серый цвет в лицах здешних людей и на небе. О, где же Чингисхан?[23] Мы бы должны были услышать о нем, ведь мы уже так далеко на Востоке. Прошлым вечером я попросила Первого Профессора съездить со мной на дрожках и поискать его. Поначалу он не решался, но, надо отдать ему должное, все-таки согласился. Подобная роскошь противоречит его принципам: раз он согласился путешествовать без лишнего комфорта, значит, так тому и быть. Что ж, Адам был столь же тверд в отношении всех плодов райского сада, за исключением одного. Теперь я знаю, как он выглядел в тот момент, когда ему протянули яблоко: медленные волны света поднимались в его взоре, они становились все ярче и шире, угрожая поглотить целиком, и не было рядом руки, чтобы спасти его. Но Первый Профессор оказался удачливее Адама. Одна из Школьных Учительниц протянула ему соломинку. В гостинице, сообщила она, состоится лекция мистера Блумберга, который будет излагать советскую трактовку «Гамлета». Тут уж Профессор, бесстрашно махнув рукой, решил пуститься во все тяжкие и взобрался на дрожки.
Увы, мы не нашли Чингиса. Впрочем, Профессор не больно-то его искал, просто воспользовался случаем, чтобы еще раз попробовать меня распропагандировать. Мы ехали под дождем и снегом по красивым улицам, где купола церквей вздымались в небо, словно кольца дыма, и Профессор настойчиво пенял мне, что я неверно понимаю главную задачу поездки. Передо мной раскрыли, образно говоря, учебник коммунизма для умных женщин, а я не желаю воспользоваться такой возможностью...
Мне пришлось забыть о Чингисхане и о вас (я начинаю ужасно тосковать по дому — живы ли вы еще? Отрастили ли бороду? Как давно это все было и как далеко!) й попытаться переубедить Профессора. Я постаралась втолковать ему, что, мол, достойно удивления, как он ухитрился, дожив до столь почтенного возраста, не усвоить, что женщина и так по природе своей коммунистка и увлекать ее политикой, все равно что «навести на лилию белила»[24], или, того паче, «свести» их. Разве возможно, спрашивала я его, замкнуться в определенном времени, повесив на дверь табличку «Finis»? А ведь именно это он и пытается сделать. На самом деле этот русский эксперимент представляется мне слишком важным, и негоже нам таращиться на него, словно выводку любопытных цыплят.
— Важным? Так вы признаете это?
Конечно, признаю. Но в то же время он кажется мне ужасно несовершенным, ужасно старомодным, ужасно буржуазным («О Боже!» — воскликнул Профессор, забыв, что этот возглас выдает в нем ученика, равнодушного к советским принципам). Сейчас Россия больше похожа на «Школьные годы Тома Брауна»[25] или «Бригаду церковных парней»[26], чем на идеальное государство. Согласись я признать это идеалом, мне бы пришлось исключить все прочее, а поступи я так — как смогу стать коммунисткой в полном смысле этого слова? Мне мало части, мне нужно все.
К моему удивлению, Профессор удивился.
О, эта горстка интеллектуалов, — они забыли историю, отказались от собственного опыта и знаний и не доверяют своим чувствам и воображению. Это явный саботаж — проделали дырки у себя в мозгах, чтобы судить о России, пренебрегая чувством соразмерности. Все это и многое другое я высказала Профессору, пользуясь редкими паузами, поскольку он по привычке, обращаясь ко мне, говорил так, словно вещал с кафедры в большой студенческой аудитории. Но должна признать — он вел себя честно и позволил мне выговориться. Ни один из нас не одержал верх в этом споре, да на самом деле к этому и не стремился. Хотя ясно как день, что я постоянно ставлю палки в колеса его интеллектуальных рассуждений.
Дождь со снегом — это уже чересчур! Я провела весь день в постели. Вечером ПП послал мне букетик цветов. Откуда он его раздобыл — не могу себе представить, ведь в Москве не найти ни цветочка! Я поблагодарила его, и он с кислой миной проворчал, что сделал это не из добрых чувств, а скорбя о моих политических заблуждениях.
