Светлана Бондаренко - Стругацкие. Материалы к исследованию: письма, рабочие дневники, 1985-1991
<…>
Однако при такой исчерпанности парадигмы фантастика живет и даже множит издания. За счет чего? Как нам представляется, за счет всякого рода имитаций головоломок и игры, заменяющей их.
Одним из примеров такой имитации является повесть Стругацких «Волны гасят ветер». Новой головоломки там нет, а есть два клише, неоднократно обкатанные в научной фантастике, — вмешательство в жизнь Земли чужого разума, инопланетной цивилизации и рождение новой расы людей, весьма отличных по своим психофизическим параметрам от ныне живущих. На протяжении всей повести в читателе поддерживается уверенность (правда, и зерна сомнения кое-где разбросаны), что причиной таинственных и загадочных событий являются пришельцы, инопланетяне. В конце эта теза заменяется другой — инопланетяне тут ни при чем, просто среди обычных жителей Земли появляются представители другой расы, расы человека космического. Идея, как мы видим, тоже не новая. И первое, что приходит на ум, — «конец детства» А. Кларка и «Превращение» Р. Брэдбери (в русском переводе «куколка»).
За счет каких же средств в читателе поддерживается интерес к событиям, если идеи повести столь тривиальны? С помощью классического детективного приема, когда на протяжении всего романа подозрение в совершении преступления падает на кого угодно, только не на настоящего преступника, и лишь в конце открывается истина. Это тоже головоломка, но не специфически фантастическая, детектив тоже головоломный жанр, но у него свои законы. Так вот, эта повесть Стругацких (и не только эта) построена по законам детективной головоломки. Впечатление усиливается и благодаря тому, что главный герой, положивший много сил на разоблачение предполагаемого преступника, сам оказывается причастен к преступлению, если так, по аналогии с настоящим детективом, позволено будет назвать расследуемую ситуацию: он сам оказывается представителем новой расы, только до поры до времени не догадывается об этом. Повесть написана искусно, на хорошем профессиональном уровне, хотя, повторяем, никакой новой оригинальной идеи она не содержит.
<…>
В краснодарской антологии «Этюд о взрослом гравилете» опубликована статья Алексея Мельникова «От героя „безгеройного“ жанра к полноценному образу. Некоторые функциональные и типологические особенности героя советской фантастической литературы 70–80-х годов».
Из: Мельников А. От героя «безгеройного» жанра к полноценному образу<…>
Одним из наиболее интересных образов современной приключенческой фантастики является сталкер Рэдрик Шухарт. Этот герой дает повод для серьезных размышлений и определенных философских обобщений. Можно даже сказать, что вышеназванные мятущиеся «сильные личности» фантастико-приключенческого памфлета выросли именно из сталкера Стругацких, ведь ни один из последующих похожих типажей не вместил столько силы, ненависти, боли и человечности одновременно.
<…>
Порядок восприятия повести совершенно идеален для настоящего синтетически организованного «условно-фантастического» произведения. Сначала, с первой и до последней страницы, идет чрезвычайно эмоциональное сопереживание с жизнью персонажей, а затем уже «обнаружение» и анализ каких-то глубинных философских напластований, которыми полнится повествование в целом. Классическая «золотая пилюля».
<…>
«Розы» и «тернии» сталкера выписаны достоверно, натуралистично, с наличием необходимой типизации. И потому так правдив и реалистичен основной вектор повествования — метания между ними главного героя в любви, в размышлениях, в ненависти, в борьбе за хлеб насущный. Тем более что конкретных пейзажно-географических координат почти не дается, можно только догадываться, что действие происходит на американском Среднем Западе. А так как в любой из фоновых зарисовок повести явно присутствует печать Зоны, можно сказать, что не фантастика «прорастает» в самое жизнь, а новая реальность вырастает из фантастического момента.
Но «тернии» представляют собой части социальной системы, они массовы и оттого действеннее. И потому только о врожденной порядочности, о генном альтруизме можно говорить, когда продравшийся сквозь все препятствия, убивший человека «асоциальный элемент» приказывает вдруг инопланетной «волшебной палочке»: «Загляни в мою душу; я знаю — там есть все, что тебе надо. Должно быть. Душу-то ведь я никогда и никому не продавал! Она моя, человеческая! Вытяни из меня сам, чего же я хочу, — ведь не может же быть, чтобы я хотел плохого!.. Будь оно все проклято, ведь я ничего не могу придумать, кроме этих его слов: „Счастье для всех, даром, и пусть никто не уйдет обиженный!“»
Совместны ли такая (несколько абстрактная) филантропия с конкретным, почти по Достоевскому, злодейством?
Об этом и спрашивают авторы читателя, этим и исчерпывается все «морализирование» Стругацких. Сгусток отчаяния, боли и надежды, увенчанный большим вопросительным знаком фигуры умолчания, — таков образ сталкера в заключительной сцене (кульминация и развязка, как правило, у писателей неразделимы). Читатель не может так просто расстаться со своим героем, если он чувствует внутреннюю потребность самому поставить все точки над «и» в судьбе последнего. Данная внутренняя потребность умело спровоцирована авторами, в этом их заслуга. Потому что «нравственный закон внутри нас» начинается там, где есть попытка понять своего ближнего.
<…>
Скорее всего, специфика невероятного в повести требует возмутителя спокойствия, снова «Жука в муравейнике». Но из всех «жуков» Стругацких Рэдрик — самый сложный и противоречивый. А противоречивость героя всегда привлекательна для авторов. Она подсказывает неожиданные сюжетные ходы, помогает яснее представить такое уникальное таинство, как человеческий разум. С этой точки зрения «Пикник…» представляет собой еще одну страницу в общелитературном практикуме по человековедению.
<…>
В работе Константина Рублева «Впереди критики. Творческая эволюция братьев Стругацких (60-е годы)» анализируется ряд критических выступлений о произведениях Авторов. Автор статьи утверждает: развитие критики всегда отставало от развития творчества писателей.
Из: Рублев К. Впереди критики: творческая эволюция братьев Стругацких (60-е годы)<…>
Однако из года в год на страницах газет и журналов накапливались отрицательные оценки и суждения, из совокупности которых, как в кривом зеркале, складывался «портрет» писателей Стругацких — образ, находящийся в разительном противоречии с истинным идейно-художественным обликом их творчества и степенью популярности в читательской среде: еще в 1965 году В. Ревич констатировал, что «„ножницы“ между недоброжелательностью критики и отношением читателей здесь очень велики». Писатели в стремительном движении от научно-технической фантастики своих первых рассказов к социально-утопическим повестям, от утопии-концепции к фантастическому роману, от «позитивного романа о будущем» (Е. Брандис) к роману-предупреждению последовательно «ускользали» от критериев, которые едва успели установиться в критике как отражение предыдущей стадии в развитии научно-фантастического творчества. Это доказывает, что историко-литературная оценка значимости и истинной ценности любого художественного явления — не только творчества писателя — должна учитывать результаты сопоставления эволюции такого явления и эволюции критериев его оценки в критическом сознании соответствующего времени.
