Эрнст Юнгер - Семьдесят минуло: дневники. 1965–1970
ВИЛЬФЛИНГЕН, 17 НОЯБРЯ 1970 ГОДА
Первый снег. Я разложил перед окном диски подсолнухов; зеленушки тут же с удовольствием угощаются ими. А ведь лазоревка уже стучала клювом по стеклам, когда доски были еще пусты.
ВИЛЬФЛИНГЕН, 23 НОЯБРЯ 1970 ГОДА
Франку Мюллеру, Лёррах: «Большое спасибо за Ваше серпентологическое сообщение. В случае с чудовищем, которое принесло течение, речь, пожалуй, идет об уже сильно разложившейся рыбе или кальмаре; это покажет вскрытие.
Когда в термах Экса[1032] собирались сотни блестящих гадюк, это было знаком чрезвычайной силы целебных источников. Приползало даже животное Асклепия. И если бургомистр города велит травить животных, потому что они-де пугают гостей купален, он совершает глупость, не говоря уже о гнусном поступке. В Алжире тоже есть источник, в водоеме которого плавают черепахи и змеи, и больные, ищущие там исцеления, не боятся их, а им радуются.
Бургомистру, учинившему данное безобразие, следовало бы вместо этого написать табличку: "Эти гадюки миролюбивее, безвреднее и чище нас. Они свидетельствуют о целебной силе наших источников, которые бы испортились, если бы мы убили животных. Пока живы змеи, Земля сохраняет свою силу".
На место пугливого человека, который сбежал бы, придут десять других, чтобы насладиться спектаклем, который в мире наших загрязненных рек и оскверненных морей звучит почти как сказка».
ВИЛЬФЛИНГЕН, 7 ДЕКАБРЯ 1970 ГОДА
Неделю провел в Париже. У Фрашонов увидели старых друзей. Габриель Марсель[1033] не поленился прийти, хотя из-за своей тучности он почти не покидает квартиру на седьмом этаже. Он привел с собой двух студентов — для «подъема наверх».
Во второй половине дня при погожей погоде мы сопровождали Дидье[1034] к Temple de la Gloire[1035], приношению республики победителю при Хоэнлиндене, генералу Моро. Сейчас там живет Освальд Мосли[1036], когда приезжает во Францию. Перед террасой небольшое озеро; лебеди подходят к столу.
Разговор с леди Дианой о ее сестре, которая в Английском саду Мюнхена пыталась застрелиться из-за несчастной любви к Гитлеру: «Скорей из-за романтического расположения». Мне помнится, это случилось уже во время войны; немецкий хирург отказался оперировать, что я считаю благоразумным. Гитлер приказал самолетом отправить раненую в Англию, где вмешательство докторов завершилось успешно. Я снова нашел подтверждение своему мнению: самоубийства относятся к нигилистической среде. Они сопровождают также жизненный путь Гитлера; конец имперской канцелярии напоминает «Смерть Гелиогабала».
У сэра Освальда Мосли, летчика во время Первой мировой войны, несмотря на тяжелое ранение вследствие падения с высоты, открытое, мужское лицо. Хаксли обрисовал его в «Point-Counterpoint»[1037]. Другие летчики его возраста, как Геринг и Бальбо, в политическом плане продвинулись высоко, но кончили плохо — Мосли легко отделался. Этому способствовала небольшая доля мавританства. В таких кругах могут забросать помидорами на рынке, однако щадят при проскрипциях.
Об общих знакомых, например, об Абеле Боннаре[1038]. Они видели его в Мадриде. Леди Диана, обращаясь к нему:
— Сегодня, если не посидел в тюрьме, и в разговоре не поучаствуешь.
На что Боннар:
— Еще шикарнее, если тебя приговорили к смертной казни.
Мы навестили также Марселя Жуандо в Роиль-Мальмезоне и нашли его в добром здравии. Элиза же была очень больна.
ВИЛЬФЛИНГЕН, 12 ДЕКАБРЯ 1970 ГОДА
Гвидо. Мы вместе рассматривали Инь и Ян. Биос и космос объединены невероятным образом.
«Если бы нам когда-нибудь потребовалось предъявить паспорт, этого было бы достаточно; ни крест, ни полумесяц, ни цветок лотоса до такого не дотягивают. Разграничительной линией могла бы быть волна». Гвидо:
«Это большой вопрос», — такие замечания ему удаются походя.
Наркотическая сцена. Бой передового отряда с чрезмерными потерями; здесь нет Клаузевица.
Или: рассеянный огонь; одного точного попадания достаточно. В осеннюю бурю падает тысяча желудей, из одного вырастает дерево.
В сказке вещи действуют сами по себе, автономно по отношению к человеку. Реликты этого сохранились в пословицах: Кувшин так долго «идет» к источнику, пока не разобьется.
Стало быть, он живой, а не только одушевленный, и образует не экзогенное, а эндогенное целое в системе Барника.
В вопросе объективности по отношению к вещам тоже имеется своего рода потерянная невинность, трещина, которая разделяет ее подобно сновидению и пробуждению. Отныне мир составляется из обломков. Он выигрывает в частях то, что проигрывает в целом. Геродот и Фукидид.
В отношении читателя к своему автору тоже имеются различия, как между сексом и эросом: здесь захватывающая актуальность, там тихая, из года в год нарастающая любовь.
Александр Михайловский
«ПОДОБРАТЬ СВОЮ РИФМУ К МИРУ»: ПУТЕВЫЕ ДНЕВНИКИ ЭРНСТА ЮНГЕРА
В самом начале «Атлантического путешествия» — небольшой книжки, впервые опубликованной в Лондоне для германских военнопленных в 1947 году[1039], Эрнст Юнгер, повествуя о совершенном им в 1936 году заокеанском путешествии в Южную Америку, описывает, как бросает за борт теплохода экземпляр своего только что вышедшего из печати романа «Африканские игры». Мотив этого поступка автор поясняет такой фразой: «К идее можно бесконечно приближаться и никогда ее не достигнуть: пытаясь записать на бумаге свой сон, мы лишаем его очарования и блеска, Идея остается недостижимой». Этот символический жест непосредственно отсылает к ключевой сцене из очень автобиографичных «Африканских игр»[1040]. Главный герой Хельмут Бергер, записавшийся в Иностранный легион, чтобы бежать от холодного европейского прагматизма в жаркую страну «загадок и чудес», сталкивается с жестокой действительностью и испытывает неизбежное крушение иллюзий. Прощаясь с миром юношеских мечтаний, он бросает в море свою книгу об Африке, название которой очень напоминает название немецкого перевода книги Генри Мортона Стэнли о «черном континенте»[1041]. Такое избавление от иллюзий можно понимать как разрушение образа романтического Востока (Orient) и его проекций, которое сознательно предпринимает автор на определенном этапе своего творчества.
Первый том дневников «Семьдесят минуло» начинается с описания четырехмесячного путешествия в Юго - Восточную Азию, которое занимает почти треть книги, а затем ведет читателя на Корсику, в Португалию и Анголу, наконец, в Италию, Исландию и на Канарские острова[1042]. С некоторыми исключениями можно утверждать, что дневник Юнгера не только документирует его случайные путешествия, но и разрабатывает литературный и культурно-исторический топос под названием «Orient». А потому было бы вполне естественно, прежде всего, соотнести этот текст с большой традицией «ориентализма» и выделить некоторые характерные черты юнгеровского взгляда на Восток[1043].
