Людмила Гурченко - Аплодисменты
Ах, как все хорошо и гладко в теории. Но ведь никогда так, как «мрияв», не будет. (Украинское «мрияв» сильнее русского «мечтал». Нельзя фантазировать в отрыве от реальности.
Меня отрезвляет мой голос:
Готовит смерть разбой, но если был собой,
То стоит ли жалеть, что все прошло… — а за голосом и мыслью всплывал Гаранян, Георгий Арутюнович Гаранян, талантливый современный музыкант, композитор и аранжировщик. Он великолепно умен, на лету «сечет» все, а главное — мысль. Это ведь его саксофон сопровождает жизнь Эмилии Марти, и я, играя эту «необыкновенную звезду всех времен и народов», — ну где еще проживешь триста тридцать восемь лет? Только в кино! — вижу себя шестнадцатилетней девушкой, с тоненькими косичками и большим лбом, и так реально ощущаю боль от туфель, которые всегда жали, потому что не было в магазинах моего размера — он шел нарасхват. И мы с подружкой, счастливые, обнявшись, в упоении танцевали:
Расскажи, о чем тоскует саксофон,
Голосом своим терзает душу он.
Я верю, милый друг, тепло сплетенных рук
Мы пронесем сквозь тысячи разлук.
Ах как много в роли мне дает этот саксофон. Моя Эмилия Марти примет опять эликсир молодости, и перед ней вновь «замелькают людские лица, хороводы праздников, весен и бурь…». А у меня… Ведь тоже, по-своему, были бури: и война, и бури личные, и жизнь без работы, и хороводы праздников: премьер, влюбленностей, восхищенностей, преклонений. Многое для меня в роли Эмилии родное, очень многое. Актерская жизнь — ведь это жизнь сотен людей, через которые проходит актер и которые проходят через актера:
Что плакать о себе, когда в одной судьбе
Сто жизней умещается подчас.
И ты хоть малый срок, так вольно жил, что смог
Постичь и глупость слов, и мудрость глаз…
И об этом мне хотелось сказать в фильме. И это родное. А разве с каждым днем не сужается круг, разве не приходят на смену новые молодые, дерзкие и умные?
Ах, девочка, лишь ты сказала мне,
Что нет великой Марти на земле.
Что ж, мой завет:
Как я когда-то, мучайся, твори,
Да укрепятся верой дни твои.
Живи же триста лет.
Ну, а пока, моя дорогая, я отлично чувствую свое преимущество, ибо на сегодняшний день:
Ты выглядишь всего лишь мило,
Котенок с бантиком в хвосте,
Не плакала, не хоронила,
Откуда ж взяться красоте?..
Когда людская красота
Скорее знание, чем сила.
Беда, конечно, поправима…
Мы замечательно работали с Юрием Ряшенцевым. Сначала встречались, потом — прямо по телефону. Один из моих крупных недостатков — категоричность и максимализм. Сколько раз я ни пробовала идти усредненным путем, никакие попытки не увенчались успехом. Я теряла свою индивидуальность и превращалась в среднее арифметическое. У меня две скоропалительные характеристики: или гений, или не гений. В тот момент, когда до меня доходит очередь давать оценку тому или другому событию, я, несмотря ни на что, выкрикиваю одно из двух: или — или… Когда Юрий Ряшенцев мне читал по телефону в стихах именно то, что я просила его уложить, ну, именно ту мысль, какую я хотела провести, я кричала ему в трубку: «Юра — вы гений!» — «Я не гений. Я профессионал».
Профессионал. В этой картине меня окружали профессионалы высокого уровня.
Звучит мой голос… Звучит, как мне кажется, необычно. В маленькой мосфильмовской кабине, в наушниках, отгороженная от всего мира, я прекрасно жила. Я и музыка. Какая огромная дорога от «Карнавальной ночи», когда Виктор Зорин впервые мудрил, чтобы записать мена отдельно от оркестра. Тогда это было чудо. Теперь — повседневность.
За пультом сидит огромный человек с типично русским открытым лицом. Это звукорежиссер Владимир Виноградов. Когда я впервые увидела его в телестудии на записи, я даже как-то расстроилась. Звукорежиссеры, как правило, на вид хрупкие, болезненные. А этот… Голос у него громкий, резкий — «аграмадина» голос, и сам такой же. Ну прямо махина — добрый молодец, эдакий Микула Селянинович. Да еще и говорит мне: «Мы с вашим творчеством знакомы-с. Мы вас в институте проходили-с». Как вам это нравится? Они «меня-с проходили-с в институте-с». Сколько ж ему лет? А, ну да, лет на пять моложе. А на первой же записи, еще в 1974 году, — «Старые слова», музыка Оскара Фельцмана, стихи Роберта Рождественского — все стало ясно про этого богатыря. Ухо, вкус, чувство меры, ум и безмерная музыкальность — все при нем. А потом открылось и еще многое — остроумный рассказчик и самый жизнерадостный человек в группе. Да, в этой группе работали высокие профессионалы.
Сейчас, в разгар съемок, я льну и льну к старичкам. Моя роль незримыми вкраплениями обогащается от общения с ними.
Объявили перерыв. Все бросились в буфет. Раньше я тоже любила пробежаться по коридорам студии — в гриме, в красивом костюме, покрутиться в буфете, познакомиться и произвести впечатление. Теперь уже никуда не бегаю. У меня всегда с собой завтрак и термос с чаем.
Около павильона, в уголке, расположилась небольшая группа — актеры-старички в белых смокингах и манишках. У каждого шея обернута куском марли, чтобы гримом не запачкать белоснежный воротничок. На пыльном подоконнике постелена чистая газета, и черные цилиндры выстроены в ряд. Это — старые профессионалы. Они знают, что такое беречь костюм. Они — радость для костюмеров. Снимать их сегодня уже точно не будут. Изменились планы. И эпизод снимается в другом порядке. Но отпустить их никто не решается. А вдруг? Что «вдруг»? Вдруг понадобятся. Кинематографическое «а вдруг», оно уже давно прописалось на студии и никого не возмущало. Старички отыграли уже в морской бой. Сейчас решали кроссворд: «Ядовитая змея из пяти букв?»
Во время съемок массовых сцен, после долгого вынужденного кинематографического ожидания между людьми образуются коллективчики и компании со своим микроклиматом и со своим лидером — душой общества.
Душой общества старичков был актер, которого я часто видела на экране в детстве. Когда-то рыжий, а теперь лысенький, когда-то глаза голубые, теперь водянистые, густые рыжие брови и крупный, с горбинкой, нос в веснушках. Постарел, но остался узнаваем. Он играл небольшие отрицательные роли. Играл ярко, но с ходу назвать фильм с его участием было трудно… У него накопился запас анекдотов на все случаи жизни. Рядом с ним — еще один старый актер, сохранивший следы былого обаяния. Сколько раз я видела, как он заходил к гримерам-друзьям «подкрепиться». А сейчас совсем худ и жилист, и голос сипит от «подкреплений». Все стареет и меняется. До неузнаваемости. Рыжий, лысенький развлекал свой коллектив «киношными» историями и воспоминаниями о женщинах…
