Борис Пастернак - Чрез лихолетие эпохи… Письма 1922–1936 годов
О вашей мягкости. Вы – ею – откупаетесь, затыкаете этой ватой <над строкой: гигроскопической> дыры <варианты: зевы, глотки> ран, вами наносимых, вопиющую глотку – ранам. О, вы добры, вы при встрече не можете первыми встать, ни даже откашляться для начала прощальной фразы – чтобы не обидеть <над строкой: человек не подумал, что…>. Вы «идете за папиросами» и исчезаете навсегда. И оказываетесь в Москве, Волхонка, 14, или еще дальше. Роберт Шуман забыл, что у него были дети, число забыл, имена забыл, факт забыл, только помнил <вариант: спросил> о старшей девочке: – Всё ли у нее такой чудесный голос?
Но – теперь ваше оправдание – только такие создают такое. Ваш был и Гёте, не пошедший проститься с Шиллером и X лет не проехавший во Франкфурт повидаться с матерью – бережась для Второго Фауста (или еще чего). Но – скобка – в 74 года осмелившийся влюбиться и решившийся жениться – здесь уже – сердца (физического!) не бережа. Ибо в этом вы – растратчики, ты – как «все». И будь я – не я, Рильке ко мне бы со смертного одра приехал – последний раз любить! Ибо вы от всего (всего себя, этой ужасной жути: нечеловека в себе: божества в себе), как собаки <над строкой: собственным простым языком от ран> лечитесь – любовью, самым простым. И когда Ломоносова мне с огорчением писала о твоей «невоздержанности», по наивной доброкачественности путая тебя с Пушкиным и простой мужской страстностью истолковывая твой новый брак, – да, милая, – слава Богу! ибо это его – последний прицеп.
Только пол делает вас человеком, даже не отцовство.
Поэтому, Борис, держись своей красавицы.
* * *«Абсолюты»… Слова не помню (да и не личное) – очевидно: «рассчитывала на тебя, как на каменную гору, а гора оказалась горбом анаконды (помнишь, путешественники развели костер на острове, а остров, разогретый <вариант: раздраженный огнем>, перевернулся – и все потонули <вариант: пошли ко дну>…» Такое?
Ну, что ж… И все-таки на меня со стены глядят: твоя Мария Стюарт (Car mon pis et ton mieux – sont les plus déserts lieux[175], эту строку, подаренную мне тобой, у меня перед смертью выпросил Рильке, словами, робкими. Это было им последнее на земле полученное. Последняя получка) – вбок глядит, с условным коварством всех женских лиц того времени (Марины Мнишек время?) – подавленная <варианты: утвержденная, держимая, упроченная> своим кольчужным платьем – в одной руке перчатки, в другой, взятый наотвес, медальон – и руки не знают <вариант: ведают>, что творят. И Рильке глядит – ею, последней, одаренной (М.Стюарт – ты – я – Рильке – о, цепь!), и годовалый Мур глядит с сенжильского плажа (Ich kann nicht zu Dir nach Wallis, ich habe einen einjahrigen Riesen – Napoleon – Sohn, der meiner bedarf)[176], и еще, Борис, мой пражский каменный рыцарь, самый человечный из всех вас.
Я сама выбрала мир нечеловеков, что же мне роптать???
– Это как Розанов, однажды, Асе: – Ты же понимаешь, что кроме Людей Лунного Света – нет никого (нет ничего стоющего).
* * *Моя проза. Пойми, что пишу для заработка: чтения вслух, т. е. усиленно членораздельно, пояснительно. Стихи – «для себя», прозу – «для всех» (рифма – успех). Моя вежливость не позволяет час стоять и читать моим «последним верным» явно-непонятные вещи – за их же деньги. Т. е. часть моей тщательности (то, что ты называешь анализом) вызвана моей сердечностью. Я – отчитываюсь. – У меня было так, но (ряд примеров) ведь и у вас было так, вы только забыли… А Бунин еще называет мою прозу: безумно трудной <над строкой: (Прекрасная проза, но безумно трудная)>, когда она для годовалых детей.
– Скоро пришлю тебе летние фотографии, посмотришь – передашь Асе. (Ты ведь всё жжешь: не хочу, чтобы Мура сожгли.) Вообще, давай переписываться – спокойно. А из-за тебя я разошлась с человеком, который меня любил весь прошлый год и во всем помогал. Помнишь, ты с внезапной мужской подозрительностью (нюхом!) – А кто этот человек? – Это шофер, русский. – Я знаю, что русский. Но вообще – кто? – Это мой сосед, с Юга России… <над строкой: семья>
В тот же вечер (ночь) – он всегда у меня что-нибудь чинил и свободен был только от 12 ночи: – А Вы Пастернака давно знаете? – Это самый мой близкий человек.
Вслух – не посмел, в письме поставил на вид, я – рассмеялась <вариант: задохнулась от негодующего смеха> – Как? Я – перед Вами отчитыв<аться>. Я, из-за каких-то соображений, должна скрывать, что Б.П. мой самый близкий человек! (Он думал, что самый близкий – он!) Словом – разошлись (я только и умею!). Перестал писать и после моего приезда ни разу не пришел. И не придет. А я – очень рада. П.ч. еще раз защитила невидимое, от видимого и еще раз – всё проиграла. (Ибо ты же меня первый будешь укорять за жесткость.)
Образец взрывчатой силы вещества поэта. Бровью не повел, дыхание затаил – и уже обрушился свод. Вот видишь, Борис, ты на меня и не посмотрел, а от твоего непосмотрения я потеряла человека.
* * *Про отъезд (приезд) я ничего не знаю. <Над строкой: Очевидно – Москва.> Поеду – механически, пассивно, волей вещей. Про твой приезд? Тебе нужно приехать с женой, иначе ты истерзаешься. Приехать, чтобы пожить, чтобы не быть новинкой <над строкой: никуда не ходить>, чтобы на тебя не ходили. Просторно – приехать, с <пропуск одного слова> (м.б. стол не столь широк – ах, Борис, Борис). Совсем и ни в чем не считаясь со мной: наша повесть – кончена. (Думаю и надеюсь, что мне никогда уже от тебя не будет больно. Те слезы (а ты думал, п.ч. не хочу ехать) были – последние. Это были слёзы очевидности: очи видели невозможность и сами плакали. Теперь – не бойся, после того, что ты сделал с отцом и матерью, ты уже мне никогда ничего не сможешь сделать. Это (нынче, в письме: проехал мимо…) был мой последний, сокрушительный удар от тебя, ибо я сразу подумала – и вовсе не косвенный, а самый прямой, ибо я сразу подумала: если так поступил Б.П., лирический поэт, то чего же мне ждать от Мура? Удара в лицо? (Хотя неизвестно – что легче…)
Твоя мать, если тебя простит, та самая мать из средневекового стихотворения – помнишь, <над строкой: он бежал и сердце выпало> сердце упало из рук, и он о него споткнулся. «Et voilà que le coeur lui dit: T’es-tu fait mal, mon petit?»[177]
* * *Ну́, живи. Будь здоров. Меньше думай о себе.
Але и С. я передала, тебя вспоминают с большой нежностью и желают – как я – здоровья, писанья, покоя.
Увидишь Тихонова – мой сердечный привет <вариант: поклонись>.
