Светлана Бондаренко - Стругацкие. Материалы к исследованию: письма, рабочие дневники, 1967-1971
Впрочем, у разных писателей — точки зрения разные: представители двух противоположных — Станислав Лем и Иван Ефремов, посередине между ними — братья Стругацкие.
Для Ефремова — всё ясно, проблемы нет.
<…>
Тормансиане творили зло по неведению, но, узрев истину в лице ее безупречных проповедников — землян будущего коммунистического общества, они прозрели, покаялись, начали «пресекать в корне зло», и всё само собой наладилось.
Единственная, но обязательная предпосылка успеха всего дела в том, что человек с Земли должен быть носителем абсолютной истины и лишен противоречивости, побуждающей его совершать «причиняющие зло действия».
Если, как видно из его произведений, Ефремов — интегральный оптимист, Лем, напротив, — интегральный пессимист.
<…>
Стругацкие относятся к проблеме «борьбы за человека» по-своему. Они хорошо видят трудности преодоления косности социальных структур, отрицательные свойства которых большинством населения даже не осознаются. Но Стругацкие выход всё же видят.
В «Обитаемом острове» представлена именно такая ситуация, которая кажется совершенно безвыходной. Общество, пронизанное системой пропаганды и полицейского террора, производит впечатление неуязвимого:
«Не было силы в стране, которая могла бы освободить огромный народ, понятия не имеющий, что он не свободен, выпавший из хода истории. Эта машина была неуязвима изнутри. Она была устойчива по отношению к любым малым возмущениям. Будучи частично разрушена, она немедленно восстанавливалась. Будучи раздражена, она немедленно однозначно реагировала на раздражение, не заботясь о судьбе своих отдельных элементов».
Но что было еще гораздо страшнее общества, — это сама вселенная, которая представлялась жителям острова заколдованным безвыходным местом:
«Обитаемый остров был миром, единственным миром во Вселенной. Под ногами аборигенов была твердая поверхность Сферы Мира. Над головами аборигенов имел место гигантский, но конечного объема газовый шар неизвестного пока состава и обладающий не вполне ясными пока физическими свойствами».
«Максим понял, что находится в гигантской ловушке, что контакт сделается возможным только тогда, когда ему удастся буквально вывернуть наизнанку естественные представления, сложившиеся в течение тысячелетий».
Выхода быть не может, ибо нет вселенной, нет бесконечного. Нет даже просто дальнего, чужого. Всё свое — рутинное, изношенное, безрадостное, но единственно возможное.
Появление идеи или человека извне воспринимается как патологическое явление. Землянина Максима запирают в сумасшедший дом потому, что он «желает странного».
И по сути дела наличие человека или идеи извне — чрезвычайно опасно для подобного тоталитарного общества именно тем, что такая идея или человек не способны органически слиться с каким-либо общественным механизмом и в состоянии оказаться той пылинкой, которая может остановить всю машину общества.
Правда, в данной ситуации борьба Максима с жуткой стихией оказалась почти бесполезной, его попытка «вывернуть наизнанку естественные представления, сложившиеся в течение тысячелетий», не увенчалась успехом. Но, несмотря на свои неудачи, несмотря даже на вред своих попыток революционным путем свергнуть тиранию «олигархов» (смысл вреда обстоятельно раскрывает перед ним сотрудник «галактической безопасности», тайно следивший за общественными процессами Острова), Максим продолжает борьбу. Он решился на эту борьбу уже в самом начале повести:
«Будь он неладен, этот бездарный замкнутый мир! Но у меня только два выхода: либо тосковать по невозможному и бессильно кусать локти, либо собраться и жить. По-настоящему жить, как я хотел жить всегда — любить друзей, добиваться цели, сражаться, побеждать, терпеть поражения, получать по носу, давать сдачи — всё, что угодно, только не заламывать руки».
Как видно из отрывка, борьба за человека, за ближнего, вопреки всей кажущейся бесполезности своей, необходима Максиму, и в первую очередь обусловливается его личным стремлением, личной потребностью. Жизнь и борьба нераздельны и в своей совокупности проявляют себя даже вопреки объективным условиям внешнего мира.
В отличие от мира Обитаемого острова, который можно определить как замкнутый в себе и лишенный перспективности, мир в повести Стругацких «Улитка на склоне» заключает в себе совсем иную ситуацию.
В этом произведении наравне с обществом, стремящимся к рационалистическому тоталитаризму, существует таинственный лес, символ всего не познанного человеком. В мире «Улитки на склоне» выход из общественного тупика тесно связан с познанием леса, с приобщением к его иррациональным закономерностям. Вряд ли мы ошибемся, если примем лес в качестве символа нашего внутреннего мира — нашей совести, всего того, что определяет самоотверженность человеческой борьбы.
Герой повести, например, обращаясь к лесу, обещает ему бороться:
«…Здесь я не могу помочь тебе, здесь всё слишком прочно, слишком устоялось… Но точку приложения сил я еще найду, не беспокойся. Правда, они могут необратимо загадить тебя, но на это тоже надо время и немало: им ведь еще нужно найти самый эффективный, экономичный и, главное, простой способ. Мы еще поборемся, было бы за что бороться…»
Ясно, что лес — одновременно и цель борьбы («я не могу помочь тебе») и ее условие («они могут загадить тебя»). Иначе говоря, борьба ведется и за лес и с помощью леса — за совесть и по совести…
После обещания, данного лесу, продолжать борьбу герой повести ночью, в библиотеке, в полном одиночестве, произносит монолог, обращаясь к старому двухтомнику:
«…Ты никогда не орал, не хвастался, не бил себя в грудь. Добрый и честный. И те, кто тебя читают, тоже становятся добрыми и честными. Хотя бы на время. Хотя бы сами с собой. Но ты знаешь, есть такое мнение, что для того, чтобы шагать вперед, доброта и честность не так уж обязательны. Для этого нужны ноги. И башмаки. Можно даже немытые ноги и нечищенные башмаки… Прогресс может оказаться совершенно безразличным к понятиям доброты и честности, как он был безразличен к этим понятиям до сих пор… всё зависит от того, как понимать прогресс. Можно понимать его так, что появляются эти знаменитые „зато“: алкоголик, зато отличный специалист; распутник, зато отличный проповедник; вор ведь, выжига, но зато какой администратор! Убийца, зато как дисциплинирован и предан… А можно понимать прогресс как превращение всех в людей добрых и честных. И тогда мы доживем когда-нибудь до того времени, когда будут говорить: специалист он, конечно, знающий, но грязный тип, гнать его надо…»
