Эрнст Юнгер - Семьдесят минуло: дневники. 1965–1970
Большой цикл картин начинается с «Морской поэмы». Очень красивые волны, жемчужные, в них огромные рыбы; на них верхом скачут люди или плывут с ними наперегонки — некоторые весело, другие в испуге от вида раскрытых пастей. На каждом полотне влюбленная пара в смелых объятиях. Сравнение с «Игрой волн» Бёклина напрашивается, однако собственный почерк очевиден. Представлен также цикл «Земля» — Великая мать в тропическом великолепии. Должны были последовать две следующие сюиты — «Воздух» и «Огонь», но, к сожалению, художник умер, не успев за них взяться. Произведения Нестора рассеяны по островам, например, здесь, в казино «Тенерифа», висит его «Дом».
В округлом помещении, в котором висит «Морская поэма» и в которое падает верхний свет, передвигаешься, словно в Океане — под водой.
После этого в антикварном магазине, примыкающем к гостинице; там среди прочего три большие тарелки в испано-мавританском стиле — обожженные терракоты, pelure d'oignon[1024], с отливающим всеми цветами радуги рефлексом, но все же не столь хорошо сохранившиеся как в Лиссабоне.
ЛАС-ПАЛЬМАС, 5 ИЮНЯ 1970 ГОДА
Ночью прошел сильный дождь. В первой половине дня читал и писал — поэтому никакой сиесты, а сразу после обеда на пляж, чтобы высмотреть место, с которого можно подняться в горы. Нам удалось обнаружить его; дорога поднималась вверх позади рыбных заводов, от которых исходил густой смрад. Глубокие долины на противоположной стороне были плотно заняты банановыми посадками. Хотя там они защищены от ветра, далеко окрест почти всегда разносится тростниковое потрескивание и шелест срезаемых листьев.
По козьей тропе мы со скалистого хребта, карабкаясь, спустились к фабрикам. Теперь рыбный дух стал настолько едким, что мы спросили себя, как же можно существовать тут. Между тем недостатка в жилых домах не было. На морском берегу выстроилась цепь удильщиков, которые, широко размахнувшись, забрасывали наживку и снова вытягивали леску. Они заново насаживали на крючок маленькие кусочки сардин. Несмотря на сильный ветер и высокую зыбь они не оставались без улова; кальмары и довольно большие синие, а также в красноватую крапинку рыбы лежали рядом с ними. Такие картины успокаивают; стало быть, море и земля все еще дают добычу и приносят плоды — несмотря ни на что.
По морскому берегу обратно. Здесь нужно ступать осторожно; песок покрыт сгустками смолы, иногда даже смоляной пленкой. Купание теряет всякое удовольствие. Вполне возможно, что из-за таких нестроений волна туризма схлынет.
ЛАС-ПАЛЬМАС, 6 ИЮНЯ 1970 ГОДА
Уже несколько лет не было снов о змеях; они всегда — примета. А теперь вот уже второй, слишком засекреченный, в ранний утренний час. В наше время нужно быть начеку с комментаторами снов, которые появились вслед за их толкователями. Знание превращается в пошлую науку. Оскверненная природа.
В музее мы искали и нашли кабинет черепов. Племянник нашего дорогого Германа Дубса, которого мы встретили здесь, обратил на него наше внимание ссылкой на «Гелиополис».
Стены квадратного помещения до потолка оборудованы полками; на них рядами, вплотную друг к другу расставлены черепа. Для этого были, должно быть, расхищены не только захоронения гуанчей, но все кладбища в целом. Стоя посередине этого помещения, даже с закрытыми глазами, чувствуешь такое сильное излучение, что оно вскоре становится невыносимым.
ЛАС-ПАЛЬМАС, 7 ИЮНЯ 1970 ГОДА
Чтение: Адольф Майер-Абих: «Александр фон Гумбольдт», биография. В ней следующее рассуждение:
«Гумбольдт воспринял из морфологии Гёте понятие динамического типа в качестве методического принципа, чтобы описывать гештальты в их исторически завершенной целостности. Таким динамическим первообразом было, к примеру, перворастение Гёте как модель, которая лежит в основе не только всех существующих растений как их общий образец, но согласно строительному плану которого также можно было бы придумать еще сколь угодно много растений»
«…которые, пусть и не существуют, однако могли бы существовать и вовсе не являются живописными или поэтическими тенями и схемами, но обладают внутренней правдой и необходимостью. Этот закон может быть применен ко всему остальному живому» (письмо Гёте к госпоже фон Штайн от 8 июня 1787 года).
Этот пункт был мне до сего дня неизвестен, однако помог бы мне, когда я начинал набрасывать контуры гештальта Рабочего, подсознательно выйти с ним на правильную дорогу.
ЛАС-ПАЛЬМАС, 8 ИЮНЯ 1970 ГОДА
Во второй половине дня на Ислету, полуостров на севере города. Выбравшись из переплетения стен, что всегда трудно, мы прошли поселение, хижины которого были сделаны из ящичной драни, хотя, собственно говоря, впечатления трущоб не производили. Вероятно, картину оживляли бойкие цвета, которыми было покрашено дерево.
Потом мы достигли большой площадки, на которой выцветала в поблекшую белизну вяленая треска. Рядом висели огромные сети с пластмассовыми шарами, которые располагались в ряд на ведущей нити, как страусовые яйца. Я немного порыбачил в заводях и rockpools[1025], после купания между лавовых утесов; вода была глубокая и прозрачная.
Некоторые трещины в скале были заполнены пестрой, сине-белой дресвой: тонко размолотая брекчия из твердой скорлупы моллюсков. Крошечные корпуса, тем не менее, сохранились цельными экземплярами: продырявленные пателлы, маленькие, как чечевица, раковины с рисовое зерно, округлые и вытянутые домики улиток, между ними обломки панцирей морских ежей и синие колючки, но ни единой песчинки.
Мы провели упоительный час за рассматриванием и перебиранием этой морской мелочи, первой ступени микроскопического великолепия. При этом также геометрическое удовольствие, ибо все эти осколки имеют строго измеряемые величины — органическую конструкцию. Много лет назад я подвергся атаке из-за этой формулы — однако мой критик, пожалуй, никогда не всматривался в морского ежа или в раковину. Во всяком случае, здесь сходятся и расходятся две первичные формы духовного и органического мира.
Отдаленная аналогия: она пришла мне в голову, когда я недавно я снова перелистывал Светония. Думаю, не нашлось пока ни одного поэта, который воспринимал бы Нерона как трагическую фигуру — она, как и во многих других случаях, заглушается размахом злодеяний. Трагичность заключается в том, что воля и представление, власть и поэзия сошлись в личности. Это случается в жизни любого человека, потому что в каждом из нас скрыт как преступник, так и мечтатель — удивительны здесь лишь масштабы. Нерон неслучайно причислен к тем, от чьего имени образовывается прилагательное: «нероновский» — если бы каждый делал все что хотел, мира бы больше не существовало.
