Эрнст Юнгер - Семьдесят минуло: дневники. 1965–1970
При этом мне вдруг вспомнилась вчерашняя вылазка, которую я не описал. Я снова оказался в ущельях и наткнулся там не только на отвалы щебня, но и на трущобы — такой вид везде одинаково удручает, где бы он на свете ни встретился — почти как если бы уныние передавалось самой атмосферой. Напрашивается мысль, что эти очаги воспаления можно было б оздоровить, если направить на это хоть малую часть строительного ража. Или речь, возможно, идет о проблеме, которую нельзя разрешить деньгами?
Мы видим здесь, как в случае с проституцией, только публичную часть, но не разруху, скрытую в сельских хижинах или на этажах городов. Там оставлены без присмотра пенсионеры, вдовы, профессора, миллионеры; если никто о них не заботится, их однажды находят мертвыми. Одно из последних слов: «Une certaine difficulty de vivre»[1020] — так ответил, мне помнится, Фонтенель[1021], когда его спросили, что он чувствует на смертном одре.
Этой «некоторой трудностью жить» время от времени охватывается каждый, прежде всего в кризисы, когда обременительно даже вставать. В своих воспоминаниях Зойме[1022] рассказывает об одном особенно вопиющем случае, произошедшем на парусном корабле, на котором он в качестве наемного солдата плыл в Америку. Один товарищ погрузился в полную летаргию. Его приходилось колотить, чтобы он двигался, мылся, ел; в конце концов, на него махнули рукой. Несчастный зачах в своих нечистотах — и едва нашли добровольцев, которые выбросили его труп за борт.
Это «высиживание смерти» Зойме называет «высшей степенью человеческой развращенности». Сам он, как стоик, дает пример того, как следует справляться с трудными ситуациями — когда ему не надо было работать с матросами, он лежал наверху в марсовой корзине и читал Вергилия.
Это могло бы подвигнуть к сравнению стоицизма с дарвинизмом. На важном отрезке истории естествознание не только заменило мораль, но образовало собственную мораль — на более высоком уровне здесь можно также сослаться на Ницше. Он решается пойти еще на один шаг дальше Буркхардта, который наслаждался властью лишь эстетически. Различие между стоицизмом и дарвинизмом заключается в том, что первый печется о добродетели, а второй ее сублимирует. У Ницше она в бесчисленных местах появляется как особо рафинированное коварство власти. У Шопенгауэра воля определяет мир фактический, а сострадание — мир моральный.
ЛАС-ПАЛЬМАС, 2 ИЮНЯ 1970 ГОДА
Парадоксально, но не наша лень тому причиной, что купаемся мы в плавательном бассейне отеля, ибо пляж усеян кусками мазута и окурками. Между ними, как просвет, изящные раковины спирул[1023]. То, что речь идет о домике глубоководного головоногого, открыли только на рубеже столетий.
Потом в Museo Canario. Во дворе выставлены гиганты Атлантики: акулы, дельфины, исполинские черепахи. Среди них чувствуешь себя подобно Гулливеру, попавшему к великанам. Почему головоногих относят к низшим животным, мне неясно; они могли бы кое-что передать и нам. Вообще, кажется, каждое животное племя, как здесь моллюски, порождает в себе «венец творения», например, государство - образующие виды насекомых, к совершенству которых мы, согласно Хаксли, только стремимся. Прекрасные кораллы. Мысль при виде их:
коралл
грецкий орех
цветная капуста
мозг
целозия или лисохвост
сегменты парового отопления
И так далее. Подобия, но не родство, аналогия, но не гомология. Одна модель, во многих исполнениях. Если спуститься достаточно глубоко, обнаруживается общий знаменатель. Лейбниц. Точечное ведомство Гелиополя. Преимущества и опасности этого направления мысли.
Ночью опять сильные колики. Я стоял на залитом солнцем дворе. У стены знакомый, имя которого уже вылетело у меня из головы. Рядом с ним клубок серых змей; другие отделились и, свернувшись или вытянувшись, лентами лежали на песке. Я поглядел на землю, прежде чем сделать шаг.
Я спросил сидящего:
— Хозяйка ничего не знает об этом?
— Знает, но шума не поднимает.
В эту секунду из стенного стыка слева от него выскользнула черная гадюка и присоединилась к остальным.
Картина создавала очень противоречивые комбинации чувств. Я спросил себя, олицетворяла ли хозяйка бытие, природу или Гею. Роль незнакомца тоже была многозначной.
К вопросу о «Приближениях». Крест. Когда окно разбито, освобождается рама. Теперь ты можешь приняться за обратную сторону. Там есть спасение, но уже нет Спасителя.
ЛАС-ПАЛЬМАС, 3 ИЮНЯ 1970 ГОДА
Ночью опять сильные приступы; канарская горячка достигла кризиса. Я весь день ничего не делал, а читая, лежал в постели. Когда с наступлением эры Водолея прогрессирует обезличивание, индивидуумы могут целиком растворяться в социальном. Характер приобретает устойчивость; с нарастающей безболезненностью может распространиться общая эйфория. Подлинно производительный биологический вид, вид художника, становится излишним и даже, возможно, вызывающим негодование. Или дело доходит до новых кристаллизаций, о которых пока нельзя составить себе представления. Одухотворение делает мир транспарентным, но не прозрачным. Что-то похожее, должно быть, мерещилось Лейбницу, когда он сказал, что у монады-де нет окна. Эксперимент с моделью встречается у теологов: как может преодолеваться личностный Бог и чем он может быть правдоподобно замещен? Этого можно достичь только тогда, когда такому замещению способствует само божество, то есть благодаря видениям.
ЛАС-ПАПЬМАС, 4 ИЮНЯ 1970 ГОДА
Каждый новый климат требует адаптации; к утру улучшение. После сиесты мы посетили музей, посвященный живописцу Нестору де ла Торре, пожалуй, самому одаренному художнику архипелага. Он жил с 1887 по 1938 год и был известен на островах не только как живописец, но и как декоратор. Он провел несколько лет в Париже в качестве популярного портретиста. Влияние этого города несомненно.
Дамские образы в югендстиле. Переклички с Бердслеем, Тулуз-Лотреком, с большой европейской живописью.
Впрочем, он и сам был превосходно одарен для этого ремесла, как в том, что касается рисунка, так и в том, что касается очень тонко развитого чувства цвета. Нет недостатка в озарениях. Я увидел корчму с открытой дверью на фоне пустынного ландшафта. Там можно было ожидать каких-то приключений, какие пережил Дон Кихот. Вообще в каждом испанце есть немного Сервантеса.
Большой цикл картин начинается с «Морской поэмы». Очень красивые волны, жемчужные, в них огромные рыбы; на них верхом скачут люди или плывут с ними наперегонки — некоторые весело, другие в испуге от вида раскрытых пастей. На каждом полотне влюбленная пара в смелых объятиях. Сравнение с «Игрой волн» Бёклина напрашивается, однако собственный почерк очевиден. Представлен также цикл «Земля» — Великая мать в тропическом великолепии. Должны были последовать две следующие сюиты — «Воздух» и «Огонь», но, к сожалению, художник умер, не успев за них взяться. Произведения Нестора рассеяны по островам, например, здесь, в казино «Тенерифа», висит его «Дом».
