Александр Гольденвейзер - Вблизи Толстого. (Записки за пятнадцать лет)
— Я раз забыл где‑то зонтик, — рассказывал Ге. — Зашел на почту — там почта во всякой деревне — и написал в Цюрих в центральное депо найденных вещей, и через неделю я через почтальона получил зонтик и заплатил только 60 сентимов за доставку.
— А безработных там нету? — спросил Л. Н.
— Нет.
— Едва ли… — засомневался Л. Н.
— Да как же, когда там коммуна отвечает за всякого нищего, а для того, чтобы их не было, каждому после 57 лет дают двадцать франков в месяц. Если же он плохо живет, они поступают довольно жестоко. Если такой пенсионер пьянствует, они выставляют его и сдают с публичного торга. В «Опех» был такой случай. Кто берется за двадцать франков содержать его, тому они сдают его в кабалу. Впрочем, ему предоставляется возможность, если он будет жить хорошо, снова стать самостоятельным. Коммуна заботится о всех своих членах.
— Это превосходно, — сказал Л. Н. — Потом, помолчав, он сказал: — Я думаю, вы не правы, что приезд иностранцев не играет роли.
— Это только в центре, а в горах этого не заметно.
— Ну, мы это мало знаем. Интересно, как там распределение земли?
— Мелкое очень. Бывают виноградники, как эта комната.
— Говорят, в Китае то же самое, — сказал Л. Н.
— В Швейцарию отовсюду стремятся, но швейцарцы не хотят, чтобы к ним приставали, — боятся, что их развратят. Постоянно живущие иностранцы — их больное место. Их там 12 %, а в Женеве, например, 98 ООО иностранцев и только 50 ООО швейцарцев. А теперь многие живут, не делаясь швейцарскими гражданами, просто являются и живут. И неудивительно. Я плачу тридцать франков в год за свой клочок земли, а во Франции я за такой же платил бы 250 франков.
— А косвенные подати, обусловливающие существование государства?
— Да и косвенные налоги там невелики. В то время как во Франции сахар стоит один франк двадцать сантимов, в Женеве он стоит пятьдесят сантимов фунт. Спирт — совсем без пошлины, сигары тоже. Я не курю, а когда еду в Париж, всегда вожу Salomon’y сотню сигар, так как имею право беспошлинно провезти сто штук таких, за которые он в Париже заплатит гораздо дороже.
— Чем же это объясняется?
— Объясняется тем, что в Швейцарии нет войск и нет этой армии чиновников.
— Скажите, а наказания уголовные там как?
— В некоторых кантонах есть даже смертная казнь. В Женеве фактически смертной казни не существует с 48–го года, а с 71–го года она отменена законодательным путем. С 71–го года все монархические кантоны должны были стать республиканскими.
— А тюрьмы?
— Там мало арестантов. В Женеве часто совсем не бывает. Если на тюрьме повешен флаг, значит там никого нет. И это часто бывает.
— Это очень хорошо, — сказал Л. Н.
— У нас в Кочетах, — сказала Татьяна Львовна, — учитель устраивает чтения и читал мужикам про Швейцарию. Один мужик слушал и сказал: «Что ж удивляться, что хорошо живут, там господ нет».
— Это верно.
— Всякий швейцарец, — продолжал Ге, — если соберет 50 ООО голосов в какой угодно срок времени, имеет право послать свое предложение в федерацию; и они обязаны разослать это предложение на дом всем избирателям и в трехмесячный срок назначить рассмотрение этого предложения. Он может предложить все, до отмены конституции.
— Свобода от цензуры там есть, но за ругательство против католичества судить все‑таки будут? — спросил Л. Н.
— Да, был такой случай: один пришел, стал ругать католиков, и его осудили.
Булгаков спросил Ге, правда ли, что он французский подданный.
— Да, я французский подданный.
— Отчего вы французский подданный? — спросил Л. Н.
— Так мне удобнее, легче, я чувствую себя свободнее. Это трудно устроить: там боятся желающих натурализоваться, думают, что это революционеры, бегущие от административных взысканий. У меня были друзья — Salomon, Boyer — они помогли мне это устроить.
— А как они этой свободой печати пользуются, умеренно? — спросил Л. Н.
— При мне был единственный процесс в прошлом году — судили за рассылку безнравственных брошюр. Там такой закон: если вы рассылаете безнравственные произведения несовершеннолетним без их просьбы, вы подвергаетесь известному наказанию, если по их просьбе, то меньшему. Если вы послали взрослому, то вас судят только если он пожелает жаловаться, и тогда налагается штраф, а иначе вы не подвергаетесь никакому наказанию. Часто там рассылаются безнравственные брошюры под видом научных; очень распространены там неомальтузианские брошюры.
— Это об ограничении деторождения?
— Да… Там невероятное количество старых дев. При мне приезжал вербовщик женщин от мормонов. Я удивился, зачем он приехал именно в Швейцарию. Мне сказали: «Как же, у нас 90 ООО старых дев».
— Жалко, — сказал Л.H., — Саша не записала всех ваших рассказов (Александра Львовна владеет стенографией). Она записывала за Короленко, это выходит очень живо… А в литературе у них нет ничего блестящего?
— Швейцария — страна мужиков; там ни искусством, ни литературой не интересуются, и вообще не мечтают. Они живут. Еще вот что я скажу: не столько они бесталанны, сколько ушло из Швейцарии талантливых людей…
— Кроме Руссо, никого нет. Из старых по крайней мере я не знаю никого, — сказал Л. Н.
— И художников нет. Единственный этот знаменитый, как его? Он еще «Остров мертвых» написал.
Я напомнил имя Бёклина.
— Да, это очень интересно, — сказал Л. Н. Это страна, наиболее приближающаяся к анархическому устройству. Швейцария показывает, что нет никакой необходимости в этой государственной организации.
Л. Н. не знал, что я записываю этот разговор. Ге пошел укладывать свои вещи, так как едет в Петербург, а я простился и уехал.
13 августа. Всю ночь, весь день и весь вечер лил проливной дождь. Днем приезжал из Ясной к Чертковым Душан Петрович — привез Булгакова. Они сказали, проезжая мимо нас, что Л. Н. уезжает завтра.
Вечером была гроза и ливень, но я все‑таки решил ехать ночевать в Ясной и проводить их до Щекина.
Пришел Сергеенко. Оказывается, Л. Н. едет только послезавтра; Булгаков обмолвился, сказав нам «завтра». Сергеенко принес письмо Владимира Григорьевича к Л. Н.
Душан Петрович сказал, что Л. Н. хочет завтра приехать к Владимиру Григорьевичу проститься. Владимир Григорьевич пишет ему, чтобы он не делал этого, так как теперь очень важно, чтобы он уехал, и поэтому не нужно делать ничего, могущего сильнее возбудить Софью Андреевну и послужить препятствием к отъезду.
Узнав, что они едут не завтра, я сказал Сергеенко, что не поеду в Ясную, а пошлю письмо завтра утром на имя Александры Львовны. Но когда он ушел, я, воспользовавшись временным перерывом дождя, все‑таки верхом отправился в Ясную. С полдороги дождь снова припустил. В Ясной думали, что я, испугавшись дождя, не приеду.
