Фридрих Кирхейзен - Наполеон Первый. Его жизнь и его время
Что Наполеон действительно обладал невероятной склонностью ко всем военным делам, не подлежит никакому сомнению. Что же, однако, означает такая склонность в детстве? Ведь почти все мальчики охотно играют в солдаты. Смешнее всего говорить, однако, о том военном достоинстве, которое будто бы уже в детстве проявилось у него. Так, рассказывают, что однажды он бросился со своей деревянной саблей на огромного гренадера, который рассмеялся над маленьким карапузом. Когда Наполеону заметили, что офицер, которым он так хочет быть, не дерется с простым солдатом, он будто бы спросил: “Зачем же у него в таком случае сабля, если он не имеет права ею защищаться?” В другой раз солдаты наклеили ему усы. Он побежал к матери и попросил у нее пять франков, чтобы вознаградить своих приятелей. Летиция будто бы не отказала ему в просьбе. Все эти рассказы из детства великого человека были распространены в народе. Но большинство их лишено и тени правды. Во-первых, Бонапарты были не настолько богаты, чтобы они из-за детского каприза выбрасывали пять франков, а во-вторых, расчетливая Летиция была совершенно не способна на такую расточительность. Первый же анекдот вообще не соответствует детским наклонностям. Точно так же сомнительно и то, что маленький Наполеон имел два офицерских мундира и маленькую железную пушку с лафетом. Таких дорогих игрушек Летиция своим детям не дарила. Неправдоподобна и его дружба с солдатами в Аяччио. Просто-напросто он, вероятно, как и все его сверстники, смотрел на упражнения солдат, восторгался их формой и в конце концов не думал ни о чем другом, как о том, чтобы стать храбрым солдатом.
Когда Наполеон поступил в иезуитскую школу, Летиция каждое утро давала ему с собою кусок белого хлеба. Однажды она услышала от знакомых, что он по дороге в школу часто съедает большой ломоть черного хлеба. Летиция не понимала, в чем дело. В доме у нее не было ни крошки черного хлеба. Она спросила своего сына и узнала у него, что он каждое утро обменивается белым хлебом на черный с часовым, мимо которого он проходит. Кроме того, добавил Наполеон, он ведь должен приучить себя к черному хлебу, раз хочет стать солдатом. Да и вообще черный хлеб вкуснее, чем белый.
Несмотря на всю строгость матери, не скупившейся на розги, Наполеон отыскивал пути и средства по временам ускользать от ее бдительного ока. Он бегал с другими городскими детьми по крепостному валу, по берегу и по скалам и играл с ними в солдаты. Он был, конечно, всегда предводителем победившей стороны. Домой он возвращался с разгоряченными щеками, горящими глазами, в промокшем насквозь, разорванном костюме, зная прекрасно, что его ожидает.
Он внимательно прислушивался к рассказам рыбаков и пастухов, с которыми сталкивался на своих прогулках за городом. Все они были истинными корсиканцами, свободными, независимыми и гордыми. О французском владычестве они и слышать не хотели. И мальчику приходилось выслушивать неистовые проклятия на головы французов. Их героем, их богом был Паоли. Только одному Паоли хотели они повиноваться. Другие же рассказывали страшные истории о вендетте; и в их глазах сверкала жажда корсиканской кровавой мести. Многих видел Наполеон с блестящим оружием за пазухой, готовых к кровавому делу, несмотря на страшный запрет.
В семье Бонапартов было уже давно решено, что Наполеон будет солдатом, между тем как из старшего, нежного, мягкого Жозефа, намеревались сделать священника. Необузданный характер Наполеона, его резкие манеры, его худощавое, но крепкое телосложение и смуглый цвет лица казались точно созданными для морского солдата.
Карло и Летиция подумывали о том, чтобы подготовить обоих старших сыновей к предназначенным им профессиям. Но для Бонапартов снова настали тяжелые времена. Несмотря на отличия и должности Карло или, вернее, именно благодаря этим отличиям, ощущался недостаток в самом необходимом, и отец был не в состоянии дать своим детям приличного воспитания. На представительство нужны были деньги, а семья между тем непрестанно возрастала. Кроме того, и сами по себе скудные источники Бонапартов были ограничены и истощены последней войной.
Спасителем в нужде был граф Марбеф, французский губернатор на Корсике. Он дал Карло совет воспитать обоих сыновей на средства короля и обещал ему поддержку для получения вакансий. Он намеревался поместить Наполеона в одно из королевских военных училищ во Франции, а Жозефу раздобыть стипендию в отенском коллеже. Право распоряжаться этой стипендией принадлежало его племяннику, епископу Отенскому. Впрочем, французское правительство относилось дружелюбно к тому, чтобы дети знатных корсиканских семейств получали воспитание во Франции: это способствовало их тесной связи с новым отечеством.
Чтобы быть, однако, принятым в военное училище, мальчик должен был непременно говорить по-французски. Наполеон же – отец которого, правда, говорил почти безукоризненно по-французски – не знал ни единого слова. Помимо итальянского языка, который он начал было изучать в женской школе, его знания ограничивались кое-какими сведениями в библейской истории, арифметике и грамматике. До сих пор – за исключением арифметики – он проявлял больше интереса к повестям своей кормилицы и к рассказам родных, рыбаков и пастухов.
Отец решил поэтому, опять-таки по совету своего друга и благодетеля, послать Наполеона вместе с Жозефом в отенский коллеж, где он должен был научиться французскому языку.
В качестве депутата от корсиканской знати Карло Бонапарт с обоими сыновьями и сводным братом своей жены, молодым Фешем, который должен был закончить свое образование в духовной семинарии Экса – кстати сказать, тоже бесплатно, – 15 декабря 1778 года покинул родной остров. Помимо трех мальчиков, его сопровождал кузен Летиции, Аврелий Варезе, которого отенский епископ, по просьбе своего дяди, назначил субдьяконом. Прощание с матерью, родными, сестрами и братьями и со всем остальным на родном острове было очень тяжело. У всех на глазах были слезы. Только Наполеон был, по-видимому, равнодушен. Кто знает, что происходило в душе этого странного мальчика. Остановившись ненадолго в Марселе у родных и отправив Феша в Экс, Карло, двое детей и Варезе 30 декабря 1778 года прибыли в Отен. 1 января 1779 года двери школы закрылись за обоими Бонапартами, из которых один должен был пробыть там пять лет, а другой только до тех пор, пока не научится в достаточной мере языку своей новой родины.
Отенский коллеж был училищем второго разряда, в которое принимали детей самого раннего возраста и подготовляли их к дальнейшему образованию. Наполеон поступил в школу девяти с половиной лет. Но он не получил воспитания, которое бы ставило его на одну ступень с его будущими однокашниками, и не понимал даже их языка. Перед ним открылся новый мир, существенно отличавшийся от того, в котором он жил до сего времени. В полудиком состоянии вырос он на своем родном острове. В сердцах его земляков еще жило воспоминание о горячей борьбе за свободу. Из их уст ребенок слышал всегда лишь угрозы и проклятия на голову угнетателей отчизны, французов, и поэтому он с самого начала почувствовал невольную антипатию к своим французским товарищам. Их игр он не понимал; его игры на родине почти всегда были связаны с патриотическими или военными событиями. Он не понимал их насмешек, шуток, задорных замечаний и выражений. С единственной мыслью о великом герое, имя которого он каждый день слышал у себя дома, он связывал все свои занятия и игры. Его товарищи тоже не понимали его, – для них корсиканцы были рабами и подданными. Этот маленький отпрыск мало чтимого ими народа, со смуглым лицом, проницательными глазами, жесткими, спадавшими на лоб волосами был для них чужим, был вторженцем: они не знали ничего ни о Корсике, ни об ее населении. Его итальянский акцент, корсиканское, в то время во Франции еще неизвестное имя, которое они произносили – “Наполеоне”, давали повод к насмешкам. Его называли еще “Раille-au-nez”,[10] – прозвище, которое сохранилось за ним и в Бриенне. Все эти насмешки приводили его в бешенство. Одно слово “покоренные”, которым товарищи называли корсиканцев, выводило его из себя. В ярости, едва переводя дыхание, он бросался на насмешников. Но товарищи еще больше смеялись над его неистовством. Благодаря этому в Наполеоне развилось то недоверие к окружающим, от которого потом он никогда не мог избавиться.
