Александр Бек - День командира дивизии
Я слушаю, и мне вдруг становится яснее, почему ни одно государство не выдержало бы ударов, которые пришлись на нашу долю.
Я слушаю Белобородова и вспоминаю других выдающихся людей нашей страны, которых мне довелось близко знать, и не о всех, к сожалению, я успел написать. Я вспоминаю семью доменщиков Коробовых, строителя Кузнецкого завода Бардина, конструктора советских авиамоторов Швецова они все различны и все похожи.
И Белобородов похож на них.
Это люди-созидатели, каждый в своей профессии, и вместе с тем созидатели нашего общества, государственные деятели Советской страны, подобных которым - по манере, повадке, характеру, духу - не знает история.
И пожалуй, первый признак, по которому их узнаешь, тот, что от них ощутимо исходит или даже брызжет радость напряженнейшего творчества. Они живут в полную силу, во весь размах большого дарования.
И вместе с этим - воля! Часто почти невероятная, часто совершающая невозможное!
Это люди страсти - творческой страсти, творческой одержимости, влюбленные и беспощадные.
После революции миллионы стали жить и живут творчески, миллионам доступно высшее счастье, о котором говорил Белобородов.
Вот о чем думалось мне, когда говорил генерал.
12
16.50. Стук в дверь. Входят подполковник Суханов и комиссар полка Кондратенко.
У Суханова по-прежнему флегматичный, немного сонный вид.
Кондратенко здоровается сиплым шепотом. У него, как и вчера, горло обмотано шарфом.
- Обедали? - спрашивает Белобородов.
- Да, мы теперь регулярно обедаем, - отвечает Суханов.
- Небось две порции трахнули? - подмигивая, говорит Белобородов.
- Нет, особого аппетита не было.
- Я не о тех порциях говорю.
- А... Нет, товарищ генерал, этим я не увлекаюсь.
- Садитесь. Скоро будем толковать.
- Полк готов, товарищ генерал.
- Садитесь. Я еще поджидаю кое-кого.
17.00. Белобородов выходит на крыльцо. Смеркается.
Снег опять пошел гуще, и уже с ветром. Это еще не наша русская вьюга, но снег летит быстро и косо, а ветер нет-нет и сорвет с белого покрова легкий слой верхних снежинок, запылит и понесет.
Половина горизонта, та, что перед нами, озарена пламенем пожаров... Далеко и близко горят деревни.
В Снегирях пулеметная стрельба почти стихла (правда, ее, быть может, не слышно за ветром, который несется туда), но по-прежнему ведет частый огонь артиллерия.
Зато слева, совсем близко, почти на окраине нашего поселка, идет жаркая винтовочная и пулеметная пальба. Сквозь нее до уха доходит характерное трещание немецких автоматов.
Слышится неприятный вой приближающейся мины. Черт возьми, как быстро привыкаешь ко всему, - сидя с генералом в комнате, я перестал замечать близкие разрывы. Но здесь, на воле, мне кажется, что мина летит прямо на нас. Я невольно отклоняюсь в сторону. Но мина ложится где-то среди улицы, я жду разрыва, проходят секунды, его нет - мина не взорвалась.
Белобородов прислушивается к звукам боя.
- Держатся... - радостно говорит он. - Слышишь?
Я слышу, но мало понимаю. О ком он говорит, кто держится, где держится? Спрашиваю об этом.
- В Рождествено! Наши пулеметчики! Вслушайся-ка...
Я напрягаю слух и улавливаю где-то за линией боя стрекот пулеметов, заглушаемый близкой стрельбой.
- Он к ним прорвется, - говорит генерал. - Зря я его... Орел!
И хотя он не называет того, о ком речь, мы оба понимаем: комиссар.
- Да и тут неплохо, - продолжает, вслушиваясь, Белобородов, - наш огонь уже посильнее, чем у них. Ого, вот и наши минометы. Наконец-то Засмолин стал, кажется, по-настоящему засмаливать. Получил тут подкрепление.
И Белобородов хохочет, вспомнив недавнюю сцену. Часовой у двери смотрит улыбаясь. Он не удивлен, он привык к тому, что генерал любит посмеяться.
Но Белобородов резко, как всегда, обрывает смех.
- Хороша погодка... Морозцу еще бы! - произносит он и сквозь несущуюся косую пелену всматривается в даль.
- Эх, уйдут, уйдут... - вырывается у него.
- Уйдут?
- А почему они жгут деревни? Видишь, где горит? (Генерал показывает рукой.) Это Высоково, отсюда восемь километров... Почему зажгли? Плохо. Убегут.
- Убегут? Почему же это плохо?
- Потому что... Надо сделать аминь всей этой группировке!
17.10. Возвращаемся в комнату.
Белобородов спрашивает Витевского:
- Что сообщают от Засмолина?
- Там, товарищ генерал, никого в штабе не осталось. Командир, комиссар, начальник штаба, его помощники, начальники управлений и отделов - все ушли к войскам. Оставили для связи начальника трофейного отдела. А он ничего не знает, и к тому же глуховат...
- Глуховат? Ничего, лишь бы не был слеповат. Завтра ему дело будет.
17.15. Появляется лейтенант Сидельников.
- По вашему приказанию прибыл, товарищ генерал.
- Садись. Будет для тебя задача.
- Слушаю. Какая, товарищ генерал?
- Обеспечить на завтра работой начальника трофейного отдела. - И Белобородов опять хохочет. - Погоди, садись.
17.20. Входит подполковник Докучаев, командир первого гвардейского полка. У него удлиненное лицо, армия и война смахнули мягкость с этого лица, поставили свою печать - печать энергии и суровости.
Шея забинтована. Шинель кое-где запачкана землей. Это странные пятна - кажется, будто кто-то с силой бросал в Докучаева комьями сухой, рассыпающейся глины. Брызги земли, частью размазанные, заметны и на лице. Я догадываюсь: земля была взметена миной, разорвавшейся рядом.
Поздоровавшись, Докучаев говорит:
- Очень близко вы расположились. Это нашему брату полагается так, а не вам, товарищ генерал...
Но Белобородов будто не слышит:
- Ты обедал? Людей кормил?
- Кормил. В пульроту привезли четыре термоса, а люди из одного пообедали...
- Сам-то ты поешь, поешь сперва. Власов, подполковнику обед!
- Неужели такие потери? - спрашивает Суханов.
- Нет, в батальонах не так много... Но пулеметчикам досталось... Все время на них немцы минометный огонь сосредоточивали. Черт их знает, эти мины... Скручивают пулеметный ствол в бараний рог!
Докучаеву приносят щи и полстакана водки.
- Ты поешь сначала, - повторяет Белобородов, - выпей!
Докучаев пьет. Глаза, увлажнившись, заблестели.
Он быстро проглатывает несколько ложек и произносит:
- Как меня не укокошило, черт его знает.
Никто не расспрашивает, но все ждут рассказа. Только Белобородов еще раз повторяет:
- Поешь сперва, Николай Гаврилович!
Докучаев и ест и повествует:
- Напоролись мы на эту школу. Бьет оттуда во все стороны, нет прохода... Артиллерия долбит, а огонь оттуда то ослабнет, то опять как был... Решили пустить танки. Надо идти разглядеть, что и как, чтобы танкистам задачу ставить... А он кладет, кладет по улице - разрыв на разрыве, сыплет как горохом. Пополз. Рядом сарай, ворота настежь, стоит внутри чья-то лошадь, я туда, нашел щель, присел, гляжу - оттуда школа хорошо просматривается.
