Валентин Берестов - Избранные произведения. Т. I. Стихи, повести, рассказы, воспоминания

Как зелен, тополь молодой,
Убор твоих ветвей.
И я любуюсь чистотой
И стройностью твоей.

Но горек твой весенний сок,
Горька твоя кора,
И горек каждый твой листок
С отливом серебра.

Ты вынес холод зимних дней
И бурю не одну,
И даже горечью своей
Приветствуешь весну.

Несут меня ходули.
Кричат ребята: «Слазь!»
Боюсь, не упаду ли
С ходулей
Прямо в грязь.

И сразу позабудут,
Как важно я ходил.
Но долго помнить будут,
Куда я угодил.

О чем на закате в грачиной слободке
Орут и горланят крикливые глотки?
Грачи восклицают: — Ребята, беда!
Задумало солнце уйти навсегда!
Вот-вот горизонта коснется
И к нам нипочем не вернется!
Сгущается мрак, и во веки веков
Нам больше нигде не найти червяков,
И больше не будет в желудках грачиных
Питательных, жирных и вкусных личинок! —
Беде не поможешь, кричи не кричи, —
Журят крикунов пожилые грачи.
Возможно, что мы беспокоимся зря.
За ночью обычно приходит заря!

Октябрь. На первый снег зимы
Летел последний лист осенний.
Включив приемник, ждали мы
Не новостей, а откровений.

Дружно
Ударились
Рыбы
Об лед —
И на реке
Начался
Ледоход.

Я взял размер четырнадцатистрочный
И так хочу, чтоб каждая строка,
Неся поэту мой привет заочный,
Порадовала сердце Маршака.
Поэзии посланник полномочный,
Чья поступь так уверенно легка,
Ваш мудрый стих, забавный, сильный, точный,
Переживет века наверняка.
Он крепко сбит и хорошо построен,
Он не умрет, я за него спокоен.
Но всей душой хочу, чтоб сам поэт,
Взяв у стиха и силу и здоровье,
Прожил на свете, окружен любовью,
Еще хотя бы семь десятков лет.

Унылый брезентовый сверток
Со связкой веревок истертых.
Туда убралась без остатка
Веселая наша палатка.

Сложили ее деловито,
В машину суем как попало.
А сколько же в ней пережито
И сколько в ней песен звучало!

Грустя по степям и пустыням,
Лежать ей на складе придется.
Но мы ее снова раскинем,
Как в песнях об этом поется.

Все будет знакомым и новым,
Как голос забытого друга,
Под верным брезентовым кровом
Палатки, натянутой туго.

Из глины сделаны божки.
Им от людей влетело.
Обломок тела без башки
Или башка без тела.

Видать, в один прекрасный день,
Не допросившись чуда,
Их били все, кому не лень,
Как бьют со зла посуду.

Вот перекати-поле —
Колючий пыльный шар.
Он лихо скачет в поле,
Хоть с виду сух и стар.

Но этот бесшабашный
Бродяга и чудак
Бежит от пашни к пашне
Совсем не просто так.

Ведь в поле опустелом
С утра и дотемна
Он занят важным делом —
Он сеет семена.

Как будто все, что есть в бору,
Собралось на опушке:
Здесь и лучи, и тень в жару,
И пение кукушки.
Грибы находишь поутру,
Несешь малину в кружке.

Но не сидится мне на пне
И не лежится на спине
Средь света и простора.
А что таится в тишине,
А что творится в глубине,
А что томится в полусне
Таинственного бора?

Самозабвенно моторы пропели
В черной, пронизанной звездами мгле.
Высь прорезая, трудился пропеллер.
Мирно фонарик мерцал на крыле.

И, утомленные, в полудремоте,
В кресла упав, мы летели вперед.
Я вспоминал о ковре-самолете.
Взято из сказок словцо «самолет».

Чудилось мне: на свидание с милой
Я тороплюсь на крылатом коне.
С ревом свои «лошадиные силы»
Гулкий мотор напрягал в вышине.

В свете небесных прозрачнейших красок
Утро входило в заоблачный мир.
Будничный век совершившихся сказок.
Сонный, влюбленный чудак-пассажир.

Нет, слово МИР останется едва ли,
Когда войны не будут люди знать.
Ведь то, что раньше миром называли,
Все станут просто жизнью называть.

И только дети, знатоки былого,
Играющие весело в войну,
Набегавшись, припомнят это слово,
С которым умирали в старину.

Считало утро певчих птиц.
Недосчиталось двух синиц.
Пяти щеглов, шести скворцов.
Ну, где ж они, в конце концов?
Взлетели птицы в час ночной,
Чтоб покружиться под Луной,
Да так кружились, что Земли,
Летя обратно, не нашли.
Пускай падучая звезда
Их на хвосте примчит сюда.
Ведь так прекрасен ранний час,
Когда поют они для нас!