Владимир Герлах - Изменник
Тетя Маня вернулась в дом, зажгла лампадку, потом спустилась в подвал, не слышно двигаясь, подбросила дров в печку, посмотрела на спящего мужа и опустилась на колени… молиться не могла… плакала… долго и тихо, боясь разбудить больного и вздрогнула почувствовав на своей голове его руку… Он тоже стоял на коленях рядом с ней и нежно гладил ее седую голову: Испугалась и засуетилась, встала, тащила его к кровати! — «Ты с ума сошел, Проша! Смотрите, люди! Совсем больной! босой по холодному полу бегает! Сию минуту в постель! Ах ты старый баловник!» Уложила снова, хорошенько покрыла одеялом, наклонившись над совсем худым лицом слушала музыку любимого голоса: «Маня! голубка моя ненаглядная! Осталась, не бросила меня одного! супруга моя возлюбленная!» Успокаивала его и счастливо смеялась: «Так легко от меня ты не отвяжешься! Успокойся и отдыхай! Все будет хорошо! Увидишь немцы нас не тронут! Война кончится! вернутся Вера и Ваня… мы ладно, хорошо заживем! будем нянчить внуков! Вот увидишь!» Но сама не верила тому, что говорила! Чуяло ее сердце, что никогда больше не увидит ни Веру ни Ваню… и, странно, это ее не мучило! Знала, что жить и ей самой и Проше осталось немного… и радовалась, что умрут они вместе, что Бог не разлучит их в смерти!
На заре немцы стали громить город из пушек с бугра за рекой. Не торопились наступать. Думали, что в городе были партизаны и не жалели снарядов! Летели вверх комья мерзлой земли, бревна домов, камни и кирпичи общественных немногих здании, калечили и убивали мирных жителей и сожгли, наконец, дотла, никому больше ненужную церковь… так продолжали без перерыва до полдня… целые кварталы лежали в развалинах и в грудах мусора и барахла валялись трупы любопытных, которым не сиделось в подвалах…
В полдень, некоторые, храбрые горожане, до конца оставшиеся верными немцам, собрались в подвале расстрелянного партизанами Котова, положили на ржавый поднос ковригу черного хлеба с солонкой грязной соли, на длинную жердь привязали большую заплатанную простыню и под снарядами, перебегая и прячась от осколков, перешли мост, поднялись на бугор и дошли все-таки без потерь до немецкого командного поста, где толстый рыжий полковник через бинокль наблюдал за разрушением города… Кое-как через переводчика, объяснили, что партизаны, слава Богу, еще вчера вечером бежали из города, что они рады освободителям и в знак своей радости и покорности подносят, по русскому старому обычаю, вот эти хлеб и соль! Рыжий полковник презрительно улыбаясь выслушал своего переводчика, вырвал из рук дрожащего делегата города поднос, и бросил его в кусты, которые задрожали и засыпали снегом поднос, хлеб и соль! Приказал расстрелять делегацию, что и было немедленно исполнено. Короткими очередями автоматов немцы прикончили всю делегацию, которая до последней минуты надеялась выяснить недоразумение и все собиралась показать удостоверения за подписью этого несчастного Шубера! Легли и успокоились все семь, а через час немцы заняли город! С трех сторон… кровавыми, беспощадными мстителями. Нашлись и сейчас услужливые доносчики, одни по злобе, другие из чувства самохранения пришли со списками с именами и преступлениями.
Наказание следовало немедленно. К стенке разрушенного Райзо ставили всех родственников ушедших в лес, мужчин, женщин и детей! Расправлялись почище чем раньше с жидами. Людей убивали из автоматов и револьверов, кололи штыками и рубили саблями… скот резали, дома после разграбления сжигали и деревья садов вырубали… ужас и смятенье было в городе, где горели улицы и падали под выстрелами палачей невинные люди… Это было в начале тотальной войны, объявленной испуганным Гитлером после падения Сталинграда! Лозунгом этой войны было: победить, или умереть! Безжалостность и месть!
***Весь день во время обстрела города и расправы над беззащитным населением, тетя Маня не отходила от больного мужа. Сварила ему суп и уговорила выпить рюмочку водки. Взбив за его спиной подушки, напрягаясь всем своим слабым и старым телом, помогла ему сесть, чокнулась с ним и, морщась, выпила тоже… потом больше не пила, но его заставила выпить еще две рюмки и с радостной улыбкой смотрела как загорелись его глаза, как он повеселел и оживился… шутила прислушиваясь и вздрагивая к снарядам, глухо рвавшимися наверху: «Давно бы так! а то совсем перестал быть мужчиной! Не куришь, не пьешь! ох! грехи! грехи!» Потом бегала все-таки наверх, смотрела в щель ставни, как немцы гнали по улице арестованного, как убили девочку, которая хотела убежать от них в переулок, как увели старика, соседа и как загорелся, вдруг, как свеча его дом! Слава Богу, его дом стоял далеко и ветер перестал, можно было не беспокоиться за судьбу их дома с таким трудом построенного… дрожала и крестилась, пила воду и скорее спускалась в подвал, где лежал веселый Проша… Он, к счастью, как будто, совсем оглох, ничего не слыхал. На его вопросы о том, что творится наверху небрежно отмахивалась: «Что-то ты очень любопытный стал! Не беспокойся все хорошо совсем тихо стало! Как тогда, помнишь, когда Галанин в первый раз в нашем городе появился!»
Дядя Прохор улыбаясь вспоминал: «Да… как же помню! все помню! Я еще тогда «Христос Воскресе» пел! А потом помнишь, какой мы прием закатили! Очень даже удачный получился! И ты тогда была самая красивая и танцевала как молодая! И я тоже. Как молодой стал! Помнишь?» Тетя Маня краснела и смеялась: «Не помню… забыла! Обожди! А корова моя? Я ее досе не доила и не покормила! голодная стоит… с этой войной! Я сейчас, Проша! Подожди немного… только подою и сена подброшу и назад! Не бойся! Все будет хорошо! Видишь! не трогают нас!»
Радовалась рано… в хлеве нашли ее немцы, пришедшие арестовать родителей партизанки Котляровой, которая подло в спину убила коменданта города… все рассказал старичок, сосед, думая этим спастись от злой смерти… Но рассчитал неправильно, как только все рассказал, умер под автоматной очередью. А немцы побежали по указанному адресу… действовали точно и быстро. Корову тут же убили выстрелом в ухо. Тетю Маню, так и не научившуюся говорить по-немецки, выгнали из хлева… ударами прикладов и кованными сапогами прогнали ее в подвал, где другие немцы уже стащили дядю Прохора с кровати. Связали его вместе с ведьмой, как кричал фельдфебель с налитыми кровью глазами, ремнем, рука к руке и поставив лицом к стенке, начали обыскивать дом… Скоро вытащили на двор узлы и сундуки с кожей, материей и платьем, мешок с мукой, выгнали на двор арестованных, налили на пол бензина из принесенных бидонов и подожгли…
Тетя Маня с мужем смотрели безумными глазами как пламя вырвалось из окон и из под крыши… дом был сухой и старый, горел как спичечная коробка, раздуваясь под порывами снова поднявшегося ветра… потом их погнали по улице. Они шли спотыкаясь и мешая друг другу, связанными вместе руками… Дядя Прохор смотрел как стучала от страха зубами его жена, старался ее ободрить: «Ты не бойся! тут ведь ясное недоразумение… Придем к их начальству и нас сразу отпустят! Нас ведь знает сам господин Шубер, да и Галанин придет и прикажет! Не бойся, не стучи зубами! потерпи еще чуток!»
