Владимир Герлах - Изменник
Потом, после победы, все станет автоматически на свое место, а пока… все для победы! Поэтому решили попа оправдать, разрешить ему и дальше служить в церкви и для первого раза служить торжественный молебен по случаю освобождения города и района и о даровании окончательной победы славной русской армии! Под водительством маршала Сталина! Приказ простой и очень легко выполнимый! Вне себя от счастья, оставшись в живых, о. Семен, протоиерей советской власти побежал советоваться со своим регентом, дядей Прохором.
Рассказывал, дрожа и захлебываясь о своем чудесном спасении: «Чудо! сам Всевышний меня спас! Помиловал меня товарищ Холматов, а товарищ Козлов даже за бороду меня потрепал и приказал служить этот молебен, доказать свою преданность советской власти! Ах ты, Господи! Отцы мои милостивые! Да я! незамедлительно! с прилежанием и всем благолепием… Согласен! ничего не имею против! Но как же теперь! С кем служить будем? Вы, мой дружок, болеете все… а товарищ Столетов на себя руки наложил! Как видно совсем напрасно! Уверен, что и его бы простили наши благодетели! Я бы их на коленях упросил! нашего дорого кормильца, товарища Холматова! Боже ты мой! святители и угодники!»
Дядя Прохор все время лежал в постели, которую перенес с трудом в подвал… никак не мог оправиться после сердечного припадка, после истории с убийством Шубера… как тогда лег начал думать! Думал дни и ночи, но, вспоминая все прошлое: Шубера, Галанина, Шаландина и Столетова, не мог простить Веру! Не мог простить, что снова вернулась к большевикам, помогла им овладеть городом! Потому что считал их приход страшным несчастьем для города и для их семьи!
Тоже думал и Столетов, который в день взятия города напился сам для храбрости и повесился у себя в кабинете, в то время, когда на улицах города жители целовали партизанов! Он оставил коротенькую записочку: «Умираю по доброй воле, на советскую б… власть больше работать не желаю, с немцами жить тоже надоело! Все обманули и товарищ Галанин тоже… жалею только об одном, что на том свете водки не будет! Никита Столетов!» Его нашли, когда пришли за ним на другой день, что бы вести на допрос, вынули из петли, плюнули на страшное лицо с высунутым языком и вылезшими из орбит глазами… Бросили в Сонь и забыли… но не забыл его дядя Прохор… Узнав о его смерти и о том, что он написал в свой смертный час, чуть не задохнулся от сердечной тоски… Совсем перестал поднимется с постели, идти наверх, смотреть украдкой на картину освобожденного города… Ни с кем не говорил, кроме тети Мани, думал о том, что скоро и он умрет и что его тоже все обманули и Галанин тоже! и что ему тоже жаль, что там… не будет водки!
Сегодня он смотрел на испуганное и одновременно радостное лицо батюшки, жалел его, так как предчувствовал, что радость его была преждевременна. Сначала вообще не хотел говорить, потом все-таки заставил себя сказать несколько неприятных и даже зловещих слов. «Товарищ Столетов сделал правильно! Все мы плохо кончим и нам здесь делать больше нечего! Все ни к чему и все нас обманули!» Повернулся на бок лицом к стенке и закрыл глаза!
Отец Семен постоял в нерешительности около больного, задумчиво почесал бороду, потихоньку поднялся наверх в кухню, где совсем старая и грустная тетя Маня мыла посуду… Просил Христом Богом дать ему совет: «Ваш муж не хочет мне помочь! Говорит странные и непонятные умозаключения!.. считает тоже, что мы всеми обмануты! Хорошо… согласен… ничего не имею против! Но жить! жить то всем нам хочется! Мы должны исправиться, искупить наши вольные и невольные ошибки! Не грешить больше! Я должен прежде всего отслужить благодарственный молебен… товарищу… господину… великому… маршалу… его величеству! Незамедлительно доказать… пока еще не поздно! Но с кем? с кем? вот ваша Вера петь больше не хочет! говорит, что бы я перестал заниматься глупостями… перестать бить земные поклоны! Хорошо! согласен! ничего не имею против! Но все-таки… как же опять выходит? Значит все-таки нет Бога! И я совсем один остался!.. и священнослужитель, и регент… и хор… и звонарь… моего Михаила, ведь, как врага народа забили… Что-то совсем комическое получается… Хоть плачь! Нет ли у вас дорогая Марья Ивановна водочки? Душа моя горит адским пламенем, чувствую, что могу совершить какое-нибудь священнодействие!»
Тетя Маня достала бутылку водки, налила большую рюмку, подвинула тарелку с огурцами: «Нате… пейте, батюшка! только в одиночку придется! не пьет мой Проша, с того проклятого дня, совсем ума решился… не пьет! прямо страшно становится! Раньше не могла бутылку из его рук вырвать… все мало было… а сейчас… прошу Христом Богом, чтобы выпил снова — стал как раньше… не хочет, говорит что отпил все свое и что его обманули, а кто его обманул, не говорит! а на Веру нашу и смотреть не хочет, уперся: «знаю, что убить не хотела, а не все ли равно? все одно: партизаны бы его прикончили… важно, что посмела на него, своего благодетеля, руку поднять… а только не его она убила а всех… нас с тобой и многих в городе! коммунистка проклятая! Вернутся немцы, они нам этого не простят!!» И вот я тоже думаю, а ведь правда! вернутся немцы, не могут не вернутся! Фронт ведь далеко! И тогда что? Куда же мы и вы… вот служить молебен Сталину будете! и думаете они не узнают? Все узнают! донесут добрые люди и на нас тоже, что из нашего дома убивали их коменданта! Ах! Царица небесная! спаси и покрой нас своим омофором! Везде кровь! кровь! и люди падают! Шубер, царство ему небесное, умер… Ратман, хороший тоже человек! Шаландин… Столетов… Дуню бедняжку и других убили…»
Тетя Маня подошла к иконе, порылась за ней, достала аккуратно сложенную бумажку, снова налила о. Семену водки, просила сложа руки на груди: «Вот тут они все, кого я знала: Никита и Авдотья… Семен, Иван… четыре Ивана… Карл и Фридрих, немцы, а остальные все наши — православные… их маленько записала, чтобы всех поместить, а других, что имен не запомнила, просто написала, что их имена Господи веси… и моих евреев тоже, как всегда, не забудьте… всех бедных за упокой… Уж пожалуйста, батюшка, не откажите, помолитесь, а я тут сама помолюсь перед иконой, зажгу лампадку и помолюсь. К вам в церковь, пусть меня Бог простит, не могу идти, да и Проша не пускает от себя, все боится, что умрем врозь, вместе хочется. И мне тоже. И вот подумаю о смерти и не страшно вовсе: очень даже радостно с законным мужем рядышком лечь…» Даже заплакала от этой страшной радости и своими словами и тоскующими глазами напугала и огорчила очень батюшку. Так не по себе ему стало что даже пить не мог, выбежал на улицу сам не свой. Смотрел как по снежным тропинкам гуляли партизаны с девушками и удивлялся, что они все радовались и смеялись. Хотел тоже таким стать…
