Красный лик: мемуары и публицистика - Иванов Всеволод Никанорович

И знание утвердило на земле своё могущество. Оно в математике, в естественных науках разграфило весь мир, расчертило небо меридианами, указало, как ходят светила, научилось составлять разные вещества в новое целое, устроило товарный мир техники…

И возгордилось. Возгордилось не без основания:

– Ведь оно немало добра принесло людям… Оно дало им кров, одежду, комфорт, изобретения и силу…

Тот человек, который мудр и прост в душе, – тот отлично знает, что это знание, могущественное и нужное, – могущественно и нужно лишь в известных пределах… Он понимает, что знание не есть воспроизведение действительности, а упрощение её, которое даёт возможность находить законы природы. Он знает, что для знания нужны так называемые «рабочие гипотезы», которые помогают действовать… И поэтому он к знанию относится с полным уважением, однако, понимая всю его структуру и не преувеличивая его значения.

Но мудрецов в жизни мало… Кроме мудрецов – есть толпа, всеми свойствами толпы обладающая… Она легковерна, она панична, она бежит за ведущими её людьми, она жаждет чуда и могущества личности…

И эти отдельные неразборчивые личности стали строить свой авторитет пред толпой на том, что они стали «колдунами от науки»… Они стали объявлять, что они знают насквозь всю сущность мира, что только наука знает это; рабочие гипотезы (вроде материализма) они объявили действительностью, проповедуют суеверие о материи; зная из знания смерть – они стали проповедовать, что мир смертен; услыхав из астрономии, что небо – пустота, – они стали проповедовать, что Богу негде жить, что, стало быть, Его нет.

Как мальчишки устраивают войну с беззащитными репейниками, скача на палочке, размахивая прутиком и наслаждаясь своим могуществом, так эти колдуны от науки – стали громить слабые, детские суеверия прошлых лет. Как недалёкий человек, побывавший в городе, подчас начинает презирать родную деревню, так эти научные колдуны стали презирать то состояние человечества, в котором оно находилось ещё вчера…

– Сильнее кошки зверя нет! – говорит бедная мышь на корабле.

– Наука всего сильнее! – восклицают эти бедные люди… И, пользуясь своей «силой», громят прежние младенческие знания.

Для них всякое изобретение – не плод рук человека, такого же, как они, а «плод науки и просвещения». Пред радио они сидят с суеверным восторгом пред человеческим умом. Какое-нибудь приспособление для передачи изображения на расстояние приводит их в суеверный восторг.

И они заявляют:

– Нет силы, кроме силы науки, нет ничего, кроме того, что изобретает она.

И повторяется с точностью история о Вавилонской башне. Построили люди пять, десять этажей – но не удовольствовались этим.

Они стали строить «до неба».

Построили люди радио, но не довольствуются тем, что получают каждый день новости и биржевые курсы…

Разговаривая по телефону из Америки в Англию и Францию, они требуют к телефону самого Господа Бога…

И не слыша Его ответа, они удостоверяют облыжно, что Его нет… Они утверждают, что жизнь – сплошь материальна, и менделеевская таблица и спектральный анализ проницают Вселенную.

И они утверждают, что на земле царит смерть. И они учат, что нужно «ловить момент»:

Они Небом пытаются управлять с Земли.

Когда умер король испанский Филипп II, строитель Эскуриала, 30 000 панихид должны были быть непрерывно вознесены за его царственную тёмную душу.

Когда его Непобедимая Армада двинулась на сражение с врагом и от этого сражения зависело положение Испании, – весь народ испанский пел молебны.

Когда Византию осаждали турки, то сражалась на стенах Константинополя какая-нибудь тысяча генуэзских воинов, а 100 000 здоровых мужчин пели молебны, просили, чтобы чудо низошло с небес и прогнало турок.

Непобедимая Армада погибла, несмотря на все моления.

Магомет II влетел по трупам и на коне вскакал прямо в св. Софию.

А что стало с бедной душой владыки Эскуриала от 30 000 панихид – мы не знаем.

Козявки от науки карабкаются на небо и погрязают в суевериях. Козявки от религии делают вид, что они спускаются с неба как его представители – и погрязают в суевериях.

Одни стоят других.

Но никто – ни истинный служитель Науки, ни истинный служитель Религии – никогда не подойдут с оскорбительными словами один к другому; оттого что математик, вычисляющий размеры будущего моста, его возможную нагрузку и прочее, – не верит в реальность материи, – мост нисколько не станет от этого менее прочен.

Мир религии и мир науки совершенно различны между собой; мир науки – это мир знания. Мир религии – мир веры. Чем в большей чистоте развивается знание – тем в большей степени оно освобождается от всяких примесей суеверия, вроде материализма, позитивизма и так далее.

С другой стороны, чем больше развивается вера, тем в большей степени она освобождается от элементов научности, космогоничности и т. д., одним словом, всего, что составляет историческую часть Библии.

Мир науки развивается в бесконечность, всё время усложняясь и уточняясь, в то же время всё больше и больше теряя почву для научных площадных суеверий. И чем больше развивается мир религии, тем больше мы видим, как развивается мир веры. Вера есть тот же род знания, «откровение вещей невидимых», но она совершенно трансцендентна, то есть лежит за гранью естественно научного знания. Вера представляет мир в совершенно другом аспекте, но столь же реальном, как и мир физический. И этот мир веры – реальный мир добра.

Что же – эти два мира совершенно оторваны, они бывают сливаемы усилиями человека; там, где человек действует, не только опираясь на законы природы, но и стараясь сделать что-нибудь хорошее, он необходимо должен пройти через понятие добра. Добро в материалистической суеверной философии – сплошное недоразумение; сколько бы ни исчисляли «пользу», «количество удовольствия» и так далее – мир науки холоден, как лёд, и из него ничего не построить. Мир душевной теплоты, без которого не может существовать человек, – весь в религии.

В мире добра – царствуют свои законы, имеются свои порядки, свои взаимоотношения. В нём есть свои небеса, своё Солнце, свой Царь. В нём витают ангелы, живут святые, в нём есть всё, чем грезит человечество, отдаваясь своим заветным вещим снам.

Решаясь сделать что-нибудь или не делать – человек всегда пропускает своё решение через огонь морального решения, если он свободен и действительно человек, а не игралище страстей, физических сил. И через это решение входит в мир науки – иной мир, мир религии. То, что мы делаем, должно непременно быть признано добрым; при тщательном подборе добрых дел – одно к одному, начинает образовываться как бы град Божий на земле. Правда, возможно, что основой для такого подбора будет взято что-либо доброе и последовательно развиваемое в ряде поступков, – оно даст кажущееся царство кажущегося добра на земле, град не Божий, а град Дьяволов, что даст основание для борьбы.

Но кроме указанных вопросов человечеству надлежит решить ещё один вопрос – о том, какой из этих миров первее.

И чуткая душа народа, которая в коллективе своём гораздо сильнее души отдельной, – говорит:

– Конечно, сильнее и первичнее, основнее – действующее начало.

Наука даёт нам мир для того, чтобы в его механизированной картине мы могли действовать. Что же касается веры – то её корни угрузли в подлинное лоно несказанной жизни мира.

И так, как пышный цветок расцветает на отрогах этих тёмных несказанных корней, так расцветает на них вера в то, что Бог стал человеком, пришёл в этот мир, страдал, как человек, испытал на себе всю тяжесть человеческой полунауки в речах мудрецов и осуждателей и всё же – умерев, вскрыл Божественную сущность, как свою, так и мира, поскольку «врата адовы» больше не одолеют церкви, поскольку в основе бытия лежит не Смерть, а Жизнь, Вечная Жизнь.