Емельян Кондрат - Достался нам век неспокойный
- На земле - страшнее, - мрачно сказал потом Матюнин.
Мирошниченко поддержал:
- Здесь смерть на виду: поднимет вдруг у ног пыль или грязь, взвизгнет мимо уха...
Матюнин оглянулся на него и на этот раз не возразил...
Уже вечерело, когда пришли в отель, где жил Кольцов. Он обрадованно приподнялся из-за стола, снял очки - на переносице остался глубокий красный след, шагнул навстречу.
- Ох какие вы молодцы, что приехали. А я как раз закончил статью для "Правды". Пора и разогнуть спину. Поужинаем вместе.
Спустились в холл.
- Прошу любить и жаловать, - весело представил встретившегося нам человека. - Еще один репортер, только с приставкой "кино", - Кармен.
Человек лет тридцати, без головного убора (берет выглядывал из кармана его спортивной курточки на "молнии"), обвешанный своим многочисленным кинобагажом, радостно пожал руки. Но от предложения поужинать с шутливым ужасом отказался:
- Какой ужин! Столько работы! Очень срочно нужно отослать пленку!
Я вспомнил первые киножурналы о событиях в Испании, подготовленные Романом Карменом и его напарником Макасёевым, которые видел в Житомире. Огромные очереди стояли возле кинокасс. Съемки велись в самых опасных условиях, под пулями и бомбежками. Я еще тогда с уважением подумал: операторы - те же солдаты...
Он заторопился по лестнице, как-то неловко, боком - это от стесняющих ремней, тяжести аппарата и сумки с пленкой. Оглянулся, поднял руку, придерживающую сумку, взмахнул: счастливо, мол...
В ресторане Кольцов чувствовал себя своим. Наверное, тут была его постоянная "столовка".
А все же странно: бои у порога, а здесь официанты в белых кителях, да и посетителей не поубавилось. Правда, большинство с тяжелыми пистолетами на поясе.
- Ну, ребята, за ваши успехи! - поднял рюмку Кольцов. - Вы такие у нас молодцы!
К нам он всегда относился с какой-то особенной, мужской нежностью.
Кивая головой, слушал о встрече в кинотеатре, мадридских впечатлениях, последних боях.
Мирошниченко уставился куда-то в угол. Симпатичная сеньорита, чувствуя на себе взгляд, кокетничала и тоже изредка постреливала на него глазами.
Мы повеселели.
- Коля, не разбей сердце.
- Представляешь, привезем Рычагову одни осколки.
- Заставит склеивать. Столько работы!..
Между столиками, пропуская впереди себя спутницу, пробирался к месту, откуда его звали жестами, решительного вида человек в полувоенной одежде, глаза его близоруко щурились (а может, просто была такая привычка присматриваться), большие черные усы загибались книзу.
- Смотри ты, - отреагировал Матюнин. - Не земляк ли? Усы вроде по-нашему...
Но и человек этот заметил нас. Вернее, Кольцова.
- Хэлло, Мигель!
Кольцов взмахом руки тоже поприветствовал его и приглашающе указал рукой на наш стол.
Мы "передислоцировались", освободив места рядом с Кольцовым. Мужчина благодарственно хлопнул ближайшего к нему Матюнина по плечам, а девушка улыбнулась той улыбкой, которая предназначается сразу всем.
Они перебросились несколькими словами, причем иногда включалась девушка, судя по всему, помогая в переводе. Мужчина внимательно выслушал длинную фразу Кольцова и быстрым взглядом, с любопытством, оглядел нас.
- Я сказал, что вы советские летчики, - пояснил Кольцов. А это американский писатель Эрнест Хемингуэй, популярный у себя на родине, ну и здесь, конечно.
Хемингуэй, что называется, с места в карьер переключился на нас. Достал сигареты, предложил всем, отвинтил колпачок зажигалки - он повис на цепочке - и высек пламя.
- Он хочет кое о чем вас спросить.
- Не лучше ли, Михаил Ефимович, сначала за знакомство, как водится...
- Конечно, - засмеялся Кольцов. - Мы-то уже не только баснями покормились.
Перевел нам веселую реакцию Хемингуэя:
- Плохо, что коньяк... За встречу с русскими лучше бы знаменитой русской водки.
- Такого мнения и американские летчики-добровольцы, - вставил Матюнин.
- Как, - удивился Хемингуэй, - с вами летают американцы? Ну и ничего?
- Летают отлично, - подтвердил Мирошниченко.
- Этого мало. А дерутся как? - настаивал Хемингуэй.
- Есть среди них один, Артур, рыжий такой и здоровый. Был сбит и выбросился с парашютом. Никак не мог успокоиться, что его сбили, рассказывал Николай, - с разрешения командира раздобыл машину, примчался на аэродром и сразу кинулся к свободному истребителю - хотел успеть в бой, чтобы отыскать обидчика и расквитаться.
Гость громко рассмеялся,
- Ну что, разве не русский характер?
Вопросов у него было много. Что нас привело в Испанию? Много ли в Советском Союзе было желающих? Что чувствовали в первом бою? Как считаем, в чем сила и в чем слабость фашистской авиационной техники и тактики?.. Слушал внимательно, цепко глядя собеседнику в глаза. Прикурив и сделав пару глубоких затяжек, забывал о сигарете, она истлевала в его руке. Тут же закуривал следующую.
Потом они долго говорили с Кольцовым.
- Миша, а ты изредка и нам переводи, - Матюнин особенно отличался любознательностью.
Сняв очки, протирая их жесткой салфеткой, Кольцов слушал, склонив голову, скороговоркой успевая вводить в курс разговора и нас.
- Речь идет о судьбе культуры в разных социальных условиях.
Американец потерял свою простецкую веселость, говорил теперь сурово, все так же щуря глаза то ли от дыма сигареты, то ли по привычке.
- Как ни странно, но буржуазия, этот образованный класс, меньше всего умеет ценить искусство.
- Взять Пабло Пикассо, - согласился Кольцов. - Сорок лет пресыщенные эстеты Мадрида насмехались над его творчеством. Такой огромный мастер, который мог бы стать гордостью страны, он жил вдали от родины. И только рабочие, коммунисты его признали. Министр просвещения коммунист Эрнандес назначил его директором музея Прадо...
- А что несет с собой фашизм, какую культуру? Когда фашизм уйдет в прошлое, после него ничего не останется. Ничего! Никакой истории искусства - только история убийств.
Все два часа он провел с нами. Несколько раз за ним приходили, но он лишь отмахивался и вновь чиркал зажигалкой...
Снова дождь.
- Поедем в госпиталь, проведаем Тархова. Плох Сергей Федорович. Рычагов скорбно опустил голову, задумался. - Да, нескладно у них получилось.
Он имел в виду эскадрилью И-16, которой командовал Тархов, и тот бой, когда его сбили.
Это было девять дней назад. Разгорелся самый крупный и самый ожесточенный бой не только из всех воздушных схваток над Мадридом, но и, пожалуй, за всю войну, которую мы ведем. Так сказал на разборе генерал Дуглас. Сошлись более ста двадцати самолетов - бомбардировщики "юнкерсы" и "капрони", истребители "хейнкели", "фиаты", наши И-15 и И-16. Кстати сказать, мадридцы тоже скрестили И-16 на свой лад: "москас", то есть мошки.
