Томас Урбан - Набоков в Берлине
Хотя произведения Набокова-Сирина очень быстро стали фаворитами русской библиотеки в Берлине[81], тем не менее он не мог еще жить за счет своего писательства, так же как и те молодые литераторы-любители, которые объединились в «Клуб поэтов». Набоков принимал участие в их заседаниях, по крайней мере в начале. Основан он был Раисой Блох, которая нашла себе место в Институте медиевистики Берлинского университета, и Михаилом Горлиным, которому едва исполнилось восемнадцать лет, когда кружок впервые собрался в 1928 году. Позже оба как евреи стали жертвами нацистского террора: Раиса Блох погибла во время Второй мировой войны в концлагере Освенцим, Михаил Горлин был прибит в одной из силезских шахт[82].
Во встречах «Клуба поэтов» регулярно принимал участие и Николай Эльяшов, который тогда жил на Гогенцоллерндамм 276. По-видимому, он был родственником либерального политика-эмигранта Эльяшова, который получил огнестрельные ранения во время покушения в Берлинской филармонии, жертвой которого стал отец Набокова[83]. Эльяшов посвятил несколько стихотворений Берлину, в том числе одно — Фербеллинерплац[84]. С этим лириком связан один из анекдотов того времени, который еще раз демонстрирует остроумно-наглые черты в характере Набокова. Набоков, очевидно, считал себя уже мэтром в кругу более или менее дилетантствующих молодых поэтов и охотно насмешничал над стихами своих коллег. Однажды, когда Эльяшов читал свои стихи, в которых была строчка «И лошадь падает назад», Набоков прервал его и спросил, как пишется последнее слово — вместе или раздельно. Не дожидаясь ответа смутившегося Эльяшова, он добавил: «Впрочем, мысль остается той же»[85].
Подобными выходками Набоков конечно же отталкивал от себя. Раиса Блох писала с намеком на его псевдоним (Сирин это волшебная птица из русских сказок): «Меня немного смущает присутствие в нашем обществе некой враждебно настроенной птицы. […] Но я решила быть объективной. Эта птица все-таки поэт»[86].
Денежные заботыВ октябре 1931 года вышел последний номер «Руля», бывшего рупором молодых авторов. С этого времени поэтический кружок действовал почти тайно. Так как читатели все больше разъезжались по разным странам, газета много лет испытывала большие трудности со сбытом. Издательство «Ульштейн» в 1924 году по политическим мотивам, а также по финансовым соображениям отделилось от газеты, уплатив компенсацию в пятьдесят тысяч рейхсмарок. С одной стороны, эмигрантские организации не оправдали ожиданий немецких кредиторов, с другой стороны, после того как десятки тысяч русских покинули немецкую столицу, печатание газеты стало делом дефицитным. Редакция газеты покинула тогда здание издательства «Ульштейн» на Кохштрассе 22 и переехало в тесную трехкомнатную квартиру на параллельной ей Циммерштрассе в доме 7–8.
Редакция «Руля» все чаще становилась объектом вылазок как правых, так и левых экстремистов. Рабочие помещения неоднократно подвергались опустошениям — один раз немецкими коммунистами, много раз русскими националистами. Сторонники царя избили главного редактора Гессена. Для них «Руль» был «паршивым еврейским притоном». По ходатайству немецких главных редакторов газет, у которых Гессен пользовался большим уважением, власти приставили к нему полицейскую охрану[87].
Пока существовала газета, Набоков печатал там не только свои рассказы и стихи, но и объявления, например, следующего содержания: «В. В. Набоков-Сирин дает уроки английского и французского языка». Материальное положение Набокова было таким трудным, что ему много раз выплачивались пособия русского комитета помощи писателям. 22 июня 1928 года он подтверждает получение семидесяти пяти, а 17 июня 1931 года пятидесяти рейхсмарок[88]. Набоков и сам участвовал своими лекциями и поэтическими выступлениями в благотворительных вечерах в пользу других нуждающихся эмигрантов, к которым удавалось привлечь и берлинскую знатную публику. Так, главная редакция принадлежавшей Ульштейну газеты «Фоссише цайтунг» устроила концерт-бенефис, на котором исполнял собственные произведения уже известный тогда композитор Сергей Прокофьев[89].
Несмотря на все денежные трудности, Набоковы пока что были настроены оставаться в Германии. Они приобрели небольшой красиво расположенный земельный участок на берегу Циестзее недалеко от Кенигс Вустерхаузена к юго-востоку от Берлина. Из-за того что они неоднократно оказывались не в состоянии своевременно вносить за участок положенные платежи, им пришлось через некоторое время вернуть его владельцу.
Набоков немного вносил тогда в семейный бюджет. Кормильцем семьи была Вера. Она работала во французском посольстве, в берлинской адвокатской фирме и брала много разовых работ — от переводов до сопровождения экскурсий американских туристов по городу.
Начало коричневого террораПредставляясь в немецких фирмах, Вера Набокова начиная с 1933 года указывала, что она еврейка, даже если ее не спрашивали об этом. Немецких работодателей поначалу не смущало, что она еврейка, как она сама писала позже об этом[90].
Как и ее либерально настроенный муж, Вера Набокова внимательно следила за возникновением национал-социализма. Сначала у обоих было такое чувство, что изменения в Германии их лично не могут затронуть. Создается впечатление, что Набоков в эти годы еще недооценивал политическую опасность. Так, он временами звонил своему другу Георгию Гессену, сыну соучредителя «Руля», и шутил: «Когда в следующий раз собирается наша коммунистическая ячейка?»[91]
Семья Гессенов покинула Берлин в 1933 году как и многие другие представители еврейской интеллигенции в русской эмигрантской среде. Владимир и Вера Набоковы пока что отвергали уговоры друзей и знакомых, покидавших Германию, как преувеличения. Набоковы проигнорировали регистрацию в Берлине профашистского союза младоруссов, который в листовке под заглавием «Ко всем русским в Германии» провозглашал:
«Мы являемся свидетелями событий огромного исторического значения. Против Немецкой Национальной Революции, которая разбила коммунистическую опасность в центральной Европе и несомое ей вырождение германской нации, сегодня во всемирном масштабе ведется планомерная кампания лжи и клеветы. […] Мы, русские в Германии, не можем и не имеем права быть пассивными наблюдателями этой борьбы, которая является звеном в борьбе двух миров»[92].
