Мария Николаева - Избавление от Жития: Русские корни (1880-2004)
Духовное делание по «Добротолюбию»
Христианский период был настолько долгим, что мне придется привести факты и события, не углубляясь особенно в личный духовный опыт – во многом его уже поздно описывать, настолько он «перекрыт» восточными практиками в более поздний период.
1988–1990 – скорее поэтическое восприятие христианства, когда чтение писаний и хождение по церквям служило источником вдохновения – см. сборник «Соляной столп».
1990–1992 – обучение на отделении русской религиозной философии в Университете философских знаний, созданном как альтернативное учебное заведение на волне Перестройки Сергеем Степановым. Собственно, попытка собрать свободомыслящую интеллектуальную элиту Петербурга была не так уж безуспешна – там я познакомилась с профессиональными философами, тогда как сам лекторий не выстоял со временем. Основное влияние на мое мышление оказывали труды русских классиков богословия начала XX века – Павла Флоренского и Сергия Булгакова, хотя сильно фонили «достоевщина» и «абсурд» Кьеркьегора («Верую, ибо невозможно!»). Несмотря на изрядную тягу к монастырю, философия пересиливала, и самостоятельное мышление довлело над послушанием. Порывы уйти в монастырь не состоялись.
1991 – первая поездка на месяц в Валаамский монастырь (см. предыдущую главу), где философия получила практическое измерение. Не говоря уже об участии в монастырской жизни, мне дали труды Игнатия Брянчининова по духовному деланию, а также познакомили с «Добротолюбием», которое и стало моим «учебником» на добрых пять лет. Это собрание писаний святых отцов-пустынников, подвизавшихся еще в первых веках новой эры, написанное непростым языком, но скрупулезно дающих практические наставления во всем: аскетизме, творении молитвы, борьбе со страстями и пр. В нем также подробно описываются как искушения, так и достижения. С того времени я начала пробовать делать «затворы», по-своему подражая подвижникам древности.
1992–1996 – обучение в Высшей религиозно-философской школе, где я специализировалась на древнегреческой философии, но также основательно преподавалось христианство (история и богословие). Параллельно произошли три значимых события – открытие моих паранормальных способностей (см. ниже), после чего христианская практика обрела живую реальность, и я сама приняла крещение во Владимирском соборе (1994) под своим же именем «Мария». Далее, я успешно провела 3-месячный затвор (лето 1995 года), а затем школа переехала в помещение рядом с Иоанновским монастырем, и последний дипломный год (1995/96) я пользовалась удобной возможностью ежедневного отстаивания по часу перед мощами св. Иоанна Кронштадского.
Впрочем, философский период прошел в почти полном затворе за книгами – и даже молилась я в основном дома, сначала повесив на шкаф репродукции икон Рублева, а затем соорудив черную доску с распятием, перед которым отстаивала всенощные, часами кладя земные поклоны. Иконостас ограничивался еще иконой Богоматери, а также в нем прочное место занимали св. Серафим Саровский и пр. Ксения Блаженная. Аскетизм как практику «небрежения плоти» я доводила порой до непосильных «подвигов», испытывая свой организм в самых предельных состояниях, сводя к минимуму еду и сон. Есть раз в день недосыта, посыпая еду пеплом, спать всего несколько часов на наклонной деревянной доске – в общем, всякая йога «отдыхает».
Среди моих собственных текстов по христианству наиболее важна неявная рефлексия моего личного опыта в работе «Контролируемое отчаяние (Опыт ереси)», вошедшей в собрание моих философских трудов «Категория привходящего» (т. 1), хотя были и другие статьи. Конечно, я всегда балансировала на грани «воцерковления», принимая Христа в духе, но устанавливая сложные отношения с духовенством. Наконец, после первого выезда в Непал и Индию (1996), где я приняла также буддийское прибежище, я явилась на свое любимое Валаамское подворье, где мне было велено пройти «чин отречения» как допуск к исповеди. Больше меня там не видели! Но это не положило конец глубокому внутреннему отношению к православию и доселе…
Что и говорить, позже индологию я изучала в Русском христианском гуманитарном институте, и даже в странствиях по Азии пользуюсь шансами акцентировать христианскую тему. Не так уж редко мне приходится обращаться к христианскому духовному деланию и при преподавании духовных практик, ведь многие ученики – русские и «в меру» православные.
Еврейский университет (преподавание)
Часто спрашивают, почему при включении христианства в анализ духовных традиций, я почти не затрагиваю иудаизм с исламом. Несмотря на достаточно широкий культурный спектр, я очень разборчива, да и не пишу о том, что мне не известно на личном опыте. Христианским духовным деланием я занималась много лет параллельно с изучением классической западной философии, то иудаизм с исламом не вошли в практическое русло.
А вот «ученые» связи с иудаизмом у меня были в самый ранний период развития. «Петербургский еврейский университет» никуда не пропал, а ныне называется «Институт иудаики» и даже выдает дипломы государственного образца. Я там преподавала в далеком 1994-м году сразу после его основания среди множества альтернативных вузов, да и сама училась в аналогичном.
Штудируя древние языки и философские трактаты в оригиналах, помимо всего прочего я вычитала всю «Метафизику» Аристотеля на древнегреческом. Слава о моих ученых «подвигах» распространялась среди студентов, а также преподавателей: когда ректор еврейского университета решил ввести у себя знакомство с греческой философией, то меня порекомендовали как ведущую спецсеминара на один семестр. Так я вдруг неожиданно оказалась вхожа в неведомую мне ранее еврейскую научную среду.
Состав моих слушателей был весьма примечательным: ректор Илья Дворкин явился на первое занятие, удовлетворенно отметил высокий уровень моего философского дискурса… и укатил куда-то в Европу, повелев записывать мои лекции на диктофон. Помимо него ко мне ходили два преподавателя и один «лучший студент», поскольку семинар сразу решили сделать закрытым, признав его слишком сложным для восприятия обычных учащихся… Немудрено, ведь все на древнегреческом!
Некоторая «обратная связь» от евреев тоже фонила – так я познакомилась с философией Маймонида, а мыслитель Мартин Бубер некоторое время держал меня под сильным впечатлением. Многое было легко воспринимать, поскольку Ветхий Завет вошел в христианскую традицию, а древние иудейские философы были знакомы с трудами своих греческих коллег. Но именно поэтому иудаизм «терялся» в контексте. Не умаляю значение иудаизма, но вернуться к нему, видимо, мне никогда не суждено в будущем.
