Всеволод Иванов - Избранные произведения. Том 1
— Никита Егорыч здеся?
— Ну?
Мужик, радуясь, закричал:
— Пришли мы туда, а там — казаки! Около мосту-то! Постреляли мы их — да и обратно.
— Откуда?
Вершинин подъехал к мужику и, оглядывая его, спросил:
— Всех убили?
— Усех, Никита Егорыч. Пятеро, царство небесное!
— А казаки откуда?
Мужик хлопнул лошадь по гриве:
— Да ведь мост-от, Никита Егорыч, не подняли. Цел он.
Мужики заорали:
— Чего там?
— Провокатер!
— Дай ему в харю!
Мужичонка торопливо закрестился.
— Вот те крест — не подняли. У камня, саженях в триста, сами себя взорвали. Должно, динамит пробовать удумали. Только штанину одну с мясом нашли, а все остальное… Пропали…
Мужики молчали. Поехали вперед. Но вдруг остановились. Васька с перекосившимся лицом закричал:
— Братцы, а ведь уйдет броневик-то! В город! Братцы!
Из лесу ввалилась посланная вперед толпа мужиков. Один из них сказал:
— Там бревна, Никита Егорыч, у моста навалены, на насыпь-то. Отстреливаются от казаков. Ну, их не много.
— Туда, к мосту, идти? — спросил Знобов.
Здесь все разом почему-то оглянулись. Над лесом тонко стлался дымок.
— Идет! — сказал Окорок.
Знобов повторил, ударяя яростно лошадь кнутом:
— Идет!..
— Товарищи!.. — звенел Окорок. — Остановить надо!..
Сорвались с телеги. Схватив винтовки, кинулись на насыпь. Лошади ушли в травы и, помахивая уздечками, щипали.
Мужики добежали до насыпи. Легли на шпалы. Вставили обоймы. Приготовились.
Тихо стонали рельсы — шел бронепоезд.
Знобов тихо сказал:
— Перережет — и все. Стрелять не будет даже зря!
И вдруг, почувствовав это, тихо сползли все в кустарники, опять обнажив насыпь.
Дым густел, его рвал ветер, но он упорно полз над лесом.
— Идет!.. Идет!.. — с криком бежали к Вершинину мужики.
Вершинин и весь штаб лежали в кустарниках. Васька Окорок злобно бил кулаком по земле. Китаец сидел на корточках и срывал траву.
Знобов торопливо, испуганно сказал:
— Кабы мертвой!
— Для чего?
— А, вишь, по закону: как мертвого перережут, поезд-то останавливается, чтоб протокол составить… свидетельство и все там!..
— Ну?
— Вот кабы труп. Положили бы ево. Перережут и остановятся, а тут машиниста, когда он выйдет, пристрелить. Можно взять тогда.
Дым густел. Раздался гудок.
Вершинин вскочил и закричал:
— Кто хочет, товарищи… на рельсы чтоб — и перережет!.. Все равно подыхать-то. Ну?.. А мы тут, мы тут машиниста с поезда снимем! А только вернее, что остановится, не дойдет до человека.
Мужики подняли головы, взглянули на насыпь, похожую на могильный холм.
— Товарищи! — закричал Вершинин.
Мужики молчали.
Васька отбросил ружье и полез на насыпь.
— Куда? — крикнул Знобов.
Васька злобно огрызнулся:
— А ну вас к…! Стервы…
И, вытянув руки вдоль тела, лег поперек рельсов.
Уже дышали, гукая, деревья, и, как пена, над ними оторвался и прыгал по верхушкам желто-багровый дым.
Васька повернулся вниз животом. Смолисто пахли шпалы. Васька насыпал на шпалу горсть песку и лег на него щекой. Песок был теплый и крупный.
Неразборчиво, как ветер по листве, говорили в кустах мужики. Гудели в лесу рельсы…
Васька поднял голову и тихо бросил в кусты:
— Самогонки нету?.. Горит!..
Палевобородый мужик на четвереньках приполз с ковшом самогонки. Васька выпил и положил ковш рядом.
Потом поднял голову и, стряхивая рукой со щек песок, посмотрел: голубые гудели деревья, голубые звенели рельсы.
Приподнялся на локтях. Лицо стянулось в одну желтую морщину, глаза — как две алые слезы…
Мужики молчали.
Китаец откинул винтовку и пополз вверх по насыпи.
— Куда? — спросил Знобов.
Син Бин-у, не оборачиваясь, сказал:
— Сыкуучна-а!.. Васика!
И лег с Васькой рядом.
— Нет, ты обожди, китай-человек! — сказал быстро Вершинин. — Васька лег и лежать будет обязательно. Он за свою землю лежит. За свою!..
Син Бин-у приподнялся. Не покидая насыпи, убедительно, горячо и страстно говорил он оттуда Вершинину:
— О ты… ты есть настоясий силовеке!.. Я ваш народ хочу показать!.. Сердце — мой народ показать!..
Волнуясь, стараясь вникнуть в смысл слов китайца, Вершинин поспешно допытывался:
— Уваженье, что ли, хочешь показать?
Китаец обрадовался, что Вершинин его понимает. Син Бин-у быстро говорил:
— Да-да! Уваженье китайски народа русски народа!
Тогда Вершинин сказал Ваське:
— Китаец уваженье Расее хочет показать. Понял, Василий? Не мешай ему. Он великую свою душу хочет показать!
И, помолчав немного, подумав, строго приказал:
— Иди сюда, Васька.
— Не могу! Не пойду я отсюда, Никита Егорыч!
— Иди сюда, Василий! — еще строже проговорил Вершинин. — Я тебе другое, тоже сильное дело найду. Твоя жизнь потребуется. Иди.
— Да что же это, братцы? — стоная, оглядываясь в негодовании вокруг, сползал нехотя с насыпи Васька.
Син Бин-у был один.
Голова его пощупала шпалы. Оторвалась от них и, качаясь, поднялась над рельсами… Оглянулась.
Подняли кусты молчаливые мужицкие головы со ждущими, голодными глазами.
Син Бин-у лег.
И еще потянулась голова — вверх, и еще несколько сот голов зашевелили кустами и взглянули на него.
Китаец лег опять.
Корявый мужичонко крикнул ему:
— Ковш тот брось суды, манза!.. Да и ливорвер-то бы оставил. Куды тебе его?.. Ей!.. А мне сгодится!..
Син Бин-у вынул револьвер, не поднимая головы, махнул рукой, будто желая кинуть в кусты, и вдруг выстрелил себе в затылок.
Тело китайца тесно прижалось к рельсам.
Сосны выкинули бронепоезд. Был он серый, квадратный, и злобно-багрово блестели зрачки паровоза. Серой плесенью подернулось небо.
И труп китайца Син Бин-у, плотно прижавшийся к земле, слушал гулкий перезвон рельсов…
Смерть капитана Незеласова
Прапорщик Обаб остался лежать у насыпи, в травах, мертвый.
Капитан Незеласов был в купе, побежал на паровоз, обошел вагоны. И всем казалось, что он не торопится, хоть и говорил, проглатывая слова:
— Пошел!.. Пошел!..
На смену прибежал помощник машиниста. Мешаясь в рычагах, обтирая о замасленную куртку руки, сказал:
— Сейчас… нельзя так… смотреть!..
Закипели водопроводные краны.
Разыскивая в паровозном инструменте зубило, узкогорлый артиллерист зашиб голову и вдруг от боли закричал.
