Дм. Хренков - Александр Гитович
Разве мы замечаем «бедные рифмы»? Разве думаем о том, как написаны стихи? Нас просто захватывает исповедь. Чья она? Лирического героя? Поэта? А может быть, наша с вами?
Стихотворения отличаются большим ритмическим разнообразием. Цикл воспринимается как полифоническое произведение, в котором все группы инструментов имеют возможность проявить себя. Изящная, на одном дыхании произнесенная «Песенка»:
И ты был, друг мой, тоже
Получше, помоложе,
И девушка хотела
Не разлюбить вовек.
И сочинил ты в песне,
Что нет ее прелестней,
И сам тому поверил,
Наивный человек.
Но годы, слава богу,
Проходят понемногу,
Живешь, не ожидаешь
Ни писем, ни вестей.
А за стеною где-то
Поется песня эта
О девушке, о счастье,
О юности твоей.
А рядом патетические строки:
Что мне теперь песок любой пустыни,
Любого моря блещущий прибой,
Мне, ясно понимающему ныне,
Насколько я в долгу перед тобой.
Я дешево плачу: смертельной мукой,
Томительным сознанием вины,
Отчаяньем, и горем, и разлукой —
За ту любовь, которой нет цены.
И горькие признания:
Прикажете держать себя в руках,
В работе находить свое спасенье,
Слова искать в пустынных рудниках
Под непрерывный гул землетрясенья
И самому, о гибели трубя,
Замучить ту, что все же не разлюбит?
Стихи, стихи! Возьмут они тебя,
На миг спасут — и навсегда погубят.
Гитович проводит нас по извилистым дорогам любви, говорит, казалось бы, о таких вещах, о которых обычно молчат, но от стихов исходит редкое целомудрие. Оно усиливает контакты между автором и читателем. На такую искренность и обнаженность чувства может пойти только очень сильный человек, уверенный в том, что будет правильно понят.
Поэт впервые занят анализом чувства. Умевший находить верные слова, характеризуя мужество, воинскую доблесть, он обнаруживает незаурядные способности, показывая движения души. Каждая фраза, сказанная им, как будто бы слышанная нами не раз, вдруг приобретает в его стихах новое значение, в ней конденсируется значительно больше смысла, чем должно стоять за словами, из которых она состоит.
Циклу «Разлука» чужда умиленность, пасторальность, идилличность, которые так часто снижали интерес к любовной лирике иных наших поэтов довоенных лет. Стихи Гитовича — остро конфликтны, в них почти все время идет борьба, столкновение чувств. От них веет беспокойством. Они заставляют нас снова и снова проверить себя, чтобы приблизительное не принять за настоящее.
Скитания по Северу помогли родиться «Разлуке», за переживаниями поэта стоит «Лапландия, милая сердцу», чей «облик уныл и неярок». Вторая поездка в Среднюю Азию дала поэму «Город в горах» — единственную в литературном наследии Гитовича.
Во всех своих путешествиях Гитович чувствовал себя не географом, а человековедом. Он видел своими глазами, что «мы строим лучшее бытие на лучшей из планет». И хотел словом своим помочь людям в этом важном деле. Все меньше в книгах его остается газетной публицистики. Чем ответственней задачи, которые решает поэт, тем более взыскателен он к форме, к деталям поэтического языка.
Гитович обращался к классическому стиху, будучи убежденным, что возможности его неисчерпаемы. Об этом он не раз говорил в своих публичных выступлениях. Верность классическому стиху была главным направлением учебы руководимого им объединения молодых ленинградских поэтов, с работой которого нам еще предстоит познакомиться. Ни себе, ни своим ученикам и друзьям он не прощал малейшей неряшливости, приблизительности средств выражения.
Выступая на ленинградской поэтической дискуссии в 1940 году (стенограмма этого выступления была опубликована в номере 8–9 «Литературного современника» за тот же год), он говорил:
«Я недавно, подбирая книгу избранных стихов, просмотрел свои старые сборники. С самим собой стесняться нечего, и поэтому я разрешу себе с полной откровенностью сказать, что некоторые строчки нельзя назвать иначе, как бредом. Что значит, например:
Ты выдуман, Север, но около Колы
Бои ударяли тебя по плечам.
Или еще лучше:
Где Север присел на четыре ноги…
Самое замечательное, что критиков, обвинявших такие стихи в любых грехах — от биологизма до декларативности, строки, подобные „Северу, присевшему на четыре ноги“, нисколько не удивили и даже не позабавили.
Критики считали, что в данном случае все в порядке.
А этот „порядок“, несомненно, повредил советской поэзии».
Подобную взыскательность к собственному творчеству Гитович сохранит на всю жизнь. Больше того, с годами она будет все больше возрастать. Его пример сыграл немалую роль в том, что молодые ленинградские поэты (и прежде всего те, которые группировались вокруг объединения, возглавляемого Гитовичем) оставались верными стиху Пушкина и Лермонтова, Некрасова и Блока. «Развитие традиций есть такое же новаторство в искусстве, как и ломка традиций» — так формулирует свою позицию Гитович в записной книжке 60-х годов.
Невыполненное задание
Бывший редактор газеты 54-й армии «В решающий бой» И. Душенков рассказывал мне:
— Послал Гитовича сделать материал о батальоне аэродромного обслуживания, а он полетел на бомбежку. Задания не выполнил, но командующий приказал представить его к медали «За отвагу».
Редактор не знал еще одного прегрешения Александра Ильича: первые впечатления о полете были напечатаны не в его газете.
…Аэродром, куда приехал Гитович, был расположен на стыке 8-й и 54-й армий.
Случилось так, что наша редакционная «эмка» как раз в этот день застряла из-за очередной неисправности в двух шагах от аэродрома. Я отправился к летчикам просить буксир.
Комиссар полка, мой знакомый еще по финской войне, был расстроен: действительно, Гитович уговорил командира разрешить слетать на бомбежку. Полет прошел вполне благополучно, но комиссар не знал, чем еще окончится эта история.
— Знаю вашего брата, — шутил комиссар. — Ну, захотел полетать — полетел. Ладно. Так ведь напишет! А меня начнут трясти: почему разрешил.
Гитович спал богатырским сном в землянке комиссара. Со стола еще не были убраны остатки завтрака, и, судя по ним, раннего пробуждения ожидать не следовало.
