Дм. Хренков - Александр Гитович
Когда-то, на заре туманной юности, Гитович написал строчки:
Чтобы был я, как боец заставы,
И в бою — со страхом незнаком.
Война показала, что в этих словах не было преувеличения. Все армейские газетчики не праздновали труса, но и среди нас Гитович выделялся смелостью, презрением к опасности, когда нужно было заполучить для газеты наиболее интересный материал. Мы с завистью перечитывали многие его корреспонденции. Он успевал побывать и в небе, и в лыжном рейде, и принять участие в организации ночного поиска.
Освобожденный по состоянию здоровья от воинской службы, Гитович в первые же дни войны ушел в ленинградское народное ополчение. Ополченцами стали многие известные артисты, художники, ученые и, конечно, писатели Ленинграда. В дивизии народного ополчения Кировского района был сформирован целый «писательский взвод».
Гитовича направили в газету народного ополчения «На защиту Ленинграда». Здесь из номера в номер появлялись его стихи, корреспонденции, заметки.
Работа в газете народного ополчения требовала особого напряжения. Подавляющее большинство ополченцев никогда не служило в армии, не имело представления о воинских порядках, уставах и наставлениях. Вот почему газета, широко освещая ход боевых действий, показывая героев боев, много внимания уделяла пропаганде самых элементарных законов армейской жизни. Тут-то и пригодилось Гитовичу уменье говорить «по воинским уставам, точным командирским языком». Он пишет цикл коротеньких, в четыре-восемь строк, стихотворений. Каждое истолковывало одно требование присяги. Вместе с тем он должен был заниматься и чисто журналистской работой.
Помню, в августе 1941 года фронт облетела весть о беспримерном подвиге танкистов во главе с Зиновием Колобановым. Пять наших танков в течение одного дня уничтожили 43 немецких танка, 18 орудий и минометов, 11 бронетранспортеров и 9 колесных машин. Не часто в начальный период войны нам удавалось столь малыми силами одерживать такие значительные победы.
Вполне понятно было стремление журналистов поскорее встретиться с Зиновием Колобановым и его товарищами. Мы буквально охотились за танкистами, но после памятного августовского дня те не выходили из боя. К тому же линия фронта все время менялась, и наши поиски не увенчивались успехом. И вдруг в газете «На страже Родины» появились стихи А. Гитовича «Танкист Зиновий Колобанов». Правда, это был обычный для того времени репортерский отклик, но все же мы не могли не позавидовать удаче своего товарища.
Зиновий Григорьевич Колобанов, который ныне живет в Минске, рассказал мне, что Гитович был единственным журналистом, сумевшим пробраться тогда в это подразделение. Правда, беседа их оказалась чрезвычайно короткой. Начался бой, и танкисты, поднятые по тревоге, снова ушли встречать врага.
После того как была ликвидирована газета ополчения, Гитович некоторое время работал в редакции 55-й армии. Он пришел туда обстрелянным солдатом и опытным военным журналистом со строгими принципами. Один из них гласил: садись писать лишь тогда, когда был если не участником, то, во всяком случае, очевидцем событий. Что это значило в те времена, до конца понять может, пожалуй, только фронтовой журналист. Ежедневно газета требовала прорву самого разнообразного материала. В поисках его мы могли рассчитывать только на себя, на свою волю, смелость, физическую силу наконец, ибо, как известно, «там, где мы бывали, нам танков не давали». Когда на отдельных участках фронта активность обеих сторон снижалась, мы перекочевывали туда, где молот войны грохотал сильнее. Естественно, что в таких условиях добывать факты было нелегко. Тем не менее Гитович не довольствовался материалом из вторых рук. Он дорожил званием военного корреспондента и немало сделал для того, чтобы повысить уважение к газетчикам в глазах солдат переднего края. С презрением и брезгливостью он говорил о тех, кто готов писать о подвигах, наблюдая их из землянки второго эшелона. В 1943 году Гитович написал стихи «Военные корреспонденты», не предназначавшиеся для печати. На Ленинградском и Волховском фронтах они ходили в списках. В них поэт сформулировал те принципы, которые для него самого были непреложными законами. Во г эти стихи:
Мы знали все: дороги отступлений,
Забитые машинами шоссе,
Всю боль и горечь первых поражений,
Все наши беды и печали все.
И нам с овчинку показалось небо
Сквозь «мессершмиттов» яростную тьму.
И тот, кто с нами в это время не был, —
Не стоит и рассказывать тому.
За днями дни. Забыть бы, бога ради,
Солдатских трупов мерзлые холмы,
Забыть, как голодали в Ленинграде
И скольких там недосчитались мы.
Нет, не забыть — и забывать не надо
Ни злобы, ни печали, ничего…
Одно мы знали там, у Ленинграда,
Что никогда не отдадим его.
И если уж газетчиками были
И звали в бой на недругов лихих, —
То с летчиками вместе их бомбили
И с пехотинцами стреляли в них.
И, возвратясь в редакцию с рассветом,
Мы спрашивали, живы ли друзья?!!
Пусть говорить не принято об этом,
Но и в стихах не написать нельзя.
Стихи не для печати. Нам едва ли
Друзьями станут те редактора,
Что даже свиста пули не слыхали,
А за два года б услыхать пора.
Да будет так. На них мы не в обиде.
Они и ныне, веря в тишину,
За мирными приемниками сидя,
По радио прослушают войну.
Но в час, когда советские знамена
Победа светлым осенит крылом,
Мы как солдаты знаем поименно,
Кому за нашим пировать столом.
Несколько раньше этих стихов были написаны другие — «В редакции». В них поэт описывает один редакционный вечер, когда газетчики рассказывают друг другу фронтовые байки. Он не щадит многих, выделяя лишь того, кто «в полный рост идет под пулями». Правда, словно бы опасаясь, не очень ли выспренной оказалась оценка, поэт снижает ее шуткой:
Он рад бы каждой кланяться. Да вот,
Самолюбив. На людях неудобно.
Говоря о моральном кодексе поэта на войне, я пока ограничивался только его собственными стихами. Но почти во всех редакциях газет Ленфронта могли рассказать о достойном поведении Гитовича на переднем крае. Приведу несколько строк из письма фронтового друга Гитовича — полковника И. Томилина. Оно было получено уже после войны, но в нем содержится любопытное свидетельство очевидца:
