Раиса Аронова - Ночные ведьмы
Инженер по оборудованию Илюшина предложила поставить на какой-нибудь самолет рацию, чтобы сведения о погоде получать прямо из района цели. Выбор пал на наш самолет. В спешном порядке я прошла однодневные «курсы» радистов, и в первую же боевую ночь мы с Пискаревой вылетели в почетной роли разведчиков погоды.
Полная луна освещала неярким светом горы и долины. Кое-где по ущельям лежал туман. Слева впереди, над зубцами Главного Кавказского хребта, возвышался Казбек, покрытый вечными снегами. Погода, кажется, была приличной.
Перед самой линией фронта я включила рацию и, волнуясь, передала, что можно выпускать самолеты на задание.
— Пересекаем линию фронта, — закончила я свою передачу.
Тут ожили вражеские зенитки и отвлекли меня от радио. Я забыла выключить тумблер передатчика. Теперь все, что бы я ни произнесла, было слышно на старте. Если бы я знала это!
Под нами еле приметно вьется горная дорога. На ней мелькнул огонек и тут же погас. «Ага, ясно! Опасно, голубчики, ехать в горах без освещения? Вот мы вам сейчас подсветим!..»
Прокатился гул взрыва от наших бомб. Тут же, как по команде, с разных сторон включились четыре прожектора и начали прощупывать небо. Вот их кинжальные лучи все ближе, ближе… Спохватились зенитки и открыли неточную пальбу. Мы уже порядочно отошли от цели, как вдруг один прожектор мазнул лучом по хвосту самолета. К нему метнулись остальные.
— Нет уж, опоздали, за хвост вы нас не удержите! — торжествующе проговорила я и высунула язык.
— А ты еще плюнь на них, как над Моздоком, — посоветовала Катя.
— Какая наблюдательная, даже затылком видишь!
Действительно, был такой случай над Моздоком. Только мы отбомбились, как вдруг под нами вспыхнул прожектор. Он, будто на шпагу, наколол наш самолет на свой луч. «Вот отличный момент разбомбить его!» — подумала я. Но бомб у нас больше не было. Тогда я высунулась по пояс за борт и с досады плюнула, как мне показалось, прямо на зеркало прожектора. Он почему-то в тот же момент погас.
— Ай да штурман у меня! — восхитилась Катя. — Плюнула — и прожектора как не бывало!
Об этом случае она и напомнила мне сейчас. Мы благополучно прошли линию фронта. У меня было отличное настроение. Погода хорошая, бомбометание удачное, от прожекторов ушли — чего же больше может желать штурман?
— Пискарь, хочешь я тебе спою?
— Давай!
В это время на старте у приемника собралось несколько человек и с интересом слушали мой репортаж. Ведь я так и не выключила передатчик!
— Послушаем, как она поет, — пододвигаясь к приемнику, сказала начштаба Ракобольская. Я спела Кате песенку.
— А какой забавный анекдот рассказала мне сегодня Дуся Носаль! — беспечно бросала я в эфир.
Катя рассмеялась, прослушав довольно пикантный анекдот. На старте, около приемника, как я потом узнала, стоял хохот.
— Вот болтушки! — усмехнулась командир полка.
— Любопытно, у них всегда такая художественная самодеятельность в воздухе? — удивленно спрашивала «мамочка» — комиссар Рачкевич.
Свою оплошность я заметила лишь тогда, когда мы подошли к аэродрому.
— Ты должна обязательно спеть что-нибудь на нашем праздничном концерте 7 ноября, — сказала мне на КП Рачкевич. — У тебя, право, неплохо получается.
Я переминалась с ноги на ногу…
Евдокия Яковлевна Рачкевич до войны окончила Военно-политическую академию имени В. И. Ленина. У нее был богатый жизненный опыт и большое, доброе сердце. Чуткая, заботливая, она быстро нашла дорогу и к нашим сердцам. «Деточка», — зачастую обращалась комиссар к кому-либо из нас, пренебрегая уставными требованиями. Вначале мы между собой добродушно подшучивали над таким неуставным обращением, но в душе каждая была рада этому слову: в суровой фронтовой обстановке нам так не хватало материнской теплоты и ласки.
Евдокия Яковлевна внимательно следила не только за боевой работой девушек. Немало сил и времени отдавала она и бытовым делам, а их было много.
Ходили слухи, что как-то в дивизии она вела приблизительно такой разговор с одним из штабных работников.
— Моим девушкам нужно хорошенько помыться.
— Ну и пусть моются на здоровье, — согласился офицер, который имел весьма косвенное отношение к санитарной службе.
— А где? Бани нет.
— Сейчас можно в реке искупаться. Еще тепло.
— А вы знаете, какое там дно?
— Нет… А что?
— И я не знаю. Поэтому очень прошу вас искупаться первым и проверить глубину.
— Я?! — удивился такому обороту ее собеседник.
— Вы же мужчина!
Чтобы не вызывать никаких сомнений, ему пришлось лезть в воду.
Только после такой разведки нам было разрешено купаться.
Туманы и облачность все чаще заставляли нас сидеть на аэродроме в томительном ожидании хоть малейшего просвета. В такие ночи мы любили, собравшись в кружок, петь песни. Песня всегда была нашим верным спутником на фронтовых дорогах. Ну и что ж, что война? Разве мы перестали быть людьми? Мы любили жизнь, воевали ради жизни, а жизнь без песни — что пища без соли.
Сегодня опять нелетная погода. Но метеослужба обещала прояснение. Мы собрались у самолета Дуси Носаль — черноглазой энергичной украинки, одной из лучших летчиц полка. Кто сидит, кто лежит на пожелтевшей примятой траве. Над ночным полем льется задумчивая, немного грустная русская «Рябинушка». Потом поем полюбившуюся нам «Летят утки».
— Доспаньчик, спой какую-нибудь казахскую песню, — просит Ира Себрова.
— Что вы, девчонки, у меня и голоса-то нет, — отнекивается Катя Доспанова.
— Спой, светик, не стыдись. У Утесова вон тоже нет голоса, а как поет! — шутит Полина Белкина, ее летчица.
— Ну, коли командир экипажа приказывает, придется петь.
И Катя Доспанова приятным голоском исполняет мелодичную казахскую песню. Все шумно аплодируют.
— Дуся, теперь твоя очередь!
Носаль тихо запевает:
«Дывлюсь я на небо та и думку гадаю…»
Дусю Носаль нельзя было назвать ни красавицей, ни дурнушкой. Все в ней выглядело довольно обычным. Среднего роста, темноволосая, с бледноватым лицом, она не производила с первого взгляда особого впечатления. Не совсем обычными, пожалуй, были только глаза. Дусины глаза редко бывали веселыми. Даже когда она смеялась, ее глаза часто оставались серьезными. В них постоянно проглядывали затаенные думы, напряженная мысль. Острый блеск их говорил о большой внутренней силе.
Дуся любила песни, особенно украинские, которые пела с чувством, задушевно. Живо представлялось то, о чем она поет: зеленый гай, широкий Днепр, яркие ленты в косах девушки. С чисто украинским юмором Дуся умела иногда пошутить остроумно, но не зло над какой-нибудь оплошностью подруги.
