Иван Сытин - Жизни для книги
Очень близко к этой «яснополянской» точке зрения стоял и публицист Н. К. Михайловский. «У нас, — говорил он, — часто называют Пушкина общечеловеческим поэтом. Это замечательно неверно. Пушкин есть поэт по преимуществу дворянский, и потому его способен принять близко к сердцу и образованный немец, и образованный француз, и средней руки русский дворянин. Но ни русский купец, ни русский мужик ему большой цены не дадут…»[21]
Эти странные, сгоряча высказанные мнения покоились, конечно, только на догадках. Толстому казалось, что Пушкин не нужен народу, и Михайловский «догадывался», что купец и мужик останутся холодны к нашему национальному поэту. Но насколько эти догадки были справедливы?
Я произвел опыт и на основании опыта беру на себя смелость утверждать, что и Л. Н. Толстой и Н. К. Михайловский были на тысячу верст от действительности.
Я издал Пушкина в количестве 100 тысяч экземпляров, и издание разошлось с замечательной быстротой и с блестящим успехом.
Я точно так же издал Гоголя (тоже в 100 тысяч экземпляров), и издание разошлось с такой же головокружительной быстротой.
Совершенно очевидно, что если бы Пушкин и Гоголь не были близки и понятны русскому народу, то он не расхватал бы 200 тысяч книг в короткое время. Сказалось тут, конечно, и то, за какую цену продавались книги: пока Пушкин продавался по 5 рублей за полное собрание сочинений, он был недоступен народу. Но когда я стал продавать всего Пушкина по 80 копеек, а Гоголя — по 50 копеек, то спрос на книги этих писателей превысил самые смелые мои ожидания.
Между тем мнение Толстого и Михайловского было как бы законом для русской литературы, и целое поколение русских писателей предприняло сизифову работу по созданию особой, отдельной «народно-крестьянской» литературы.
Этот литературный «заказ» для мужика делался, конечно, по мерке, снятой народниками и народничеством, причем «Русское богатство»[22] дало и программу этого странного заказа в виде двух основных тезисов: 1) «литература общества недоступна и непригодна народу» и 2) «народу-крестьянину (?) необходима теперь книга, специально для него написанная, из его жизни, в его духе и его языком».
Это было началом того «прогрессивно-крестьянского» направления в литературе, которое отняло у русских писателей десятки лет очень напряженного и очень старательного, но никому не нужного труда. Прогрессивно-крестьянские сапоги были сшиты, но заказчик отказался их надеть и продолжал ходить в своих лаптях.
Народ решительно не захотел сделаться народником. Образцы этого «народного» творчества всем хорошо известны. «Старший брат» стал поучать «меньшого брата» и донимать его душеспасительным словом. Никто не спрашивал, хочет или не хочет мужик «учиться», и все его «учили».
Как и всякий рядовой читатель, мужик ждал от книги занятного, интересного, увлекательного чтения, а его со всех сторон гвоздили нравоучениями. Вместо писателей к нему пришли проповедники и требовали от него терпения, нестяжания, всепрощения, непротивления и покаяния.
Достаточно привести несколько заглавий этих добродетельных, но адски скучных книжечек, чтобы понять, как они были «поучительны». «Не гонись за большим — малое потеряешь, или Как крестьянин наживал деньги в Москве», «Слово не воробей, вылетит — не поймаешь», «Максим-самоучка, или Дошел до дела», «Чужое добро — одно страданье да гибель», «Тонул, да выплыл, или Похождения мужичка в Питере», «Не в деньгах счастье».
Как же отнесся к этой мармеладной литературе народ?
На этот счет в книге X. Д. Алчевской «Что читать народу?» есть очень яркие свидетельства.
Харьковские учительницы, читавшие в воскресной школе рассказ г-на Красова «Четыре брата» (издание «Русского богатства»), пишут: «Все это до того деланно и неестественно, что нам положительно было стыдно читать громко этот рассказ перед взрослыми ученицами воскресной школы».
А те же учительницы, читавшие «Битву русских с кабардинцами» и «Гуака», «с удовольствием рекомендуют» эти книги для народного чтения и отмечают, что книги произвели на аудиторию «самое хорошее впечатление».
Но эта попытка создать особую, народную литературу все-таки имела и свою хорошую сторону.
Опыт учит, и в результате выяснились следующие, ныне уже проверенные и бесспорные истины: никакой отдельной литературы для народа создать нельзя, да и не нужно; первоклассные писатели всех наций для народа доступны и понятны; как и все читатели, народ не терпит скуки и презирает «сюсюкание», т. е. подделку под народный язык и народный разум.
И еще выяснилось, что книга должна быть дешева, что для книги нужна опора в виде внешкольного просвещения народа.
Народный театр, воскресные курсы, литературные вечера, лекции, выставки, музеи и даже кинематограф — вот что повышает в народе спрос на книгу. «Книжные словеса суть реки, напояющие вселенную», — сказал летописец. И не следует думать, что для мужика и для народа нужны особые реки, текущие народническим млеком и нравоучительным медом. Пусть только реки будут чисты и пусть текут, а напиться из них мужик и сам сумеет.
Мой издательский опыт и вся моя жизнь, проведенная среди книг, утвердили меня в мысли, что есть только два условия, которые обеспечивают успех книги:
— Очень интересно.
— Очень доступно.
Эти две цели я всю жизнь и преследовал.
Конец офеней
о 1877 года книжная и картинная торговля велась так: во всех концах России существовало множество книгонош-офеней — русских, славян и венгерцев; все они появлялись на ярмарках со своим товаром.
В базарные дни все эти торговцы появлялись на базарных площадях, предлагая книжный товар собравшемуся народу, в другие же дни ходили по деревням с коробом за плечами из избы в избу, показывая здесь свой товар, расхваливая его и предлагая его собравшейся около короба деревенской публике, с которой они умели говорить понятным ей языком.
Таким образом они сбывали свой товар, переходя из деревни в деревню. Торговля шла бойко, и книги попадали в самые глухие деревни.
Для снабжения книгами офеней имелись в разных городах и местечках России у местных торговцев крупные склады книг, картин, галантерейных и других товаров, поэтому торговля офеней была достаточно обеспечена быстрым и удобным получением товара.
Разрешение на право торговли эти местные торговцы имели или от губернаторов, или от городничих, офени же не имели никаких свидетельств или получали их от местной полиции.
