Михаэль Деген - Не все были убийцами (История одного Берлинского детства)
«Почему — до пожелтения?» — раздраженно спросила она.
«Потому что шестиконечная звезда — желтая», — мысленно ответил я, но вслух сказал, пожав плечами:
«Да просто так».
«Немецкий мальчик не должен плакать. Во всяком случае, не показывать своих слез».
При этом у самой сестры повлажнели глаза и задрожали губы. Неужели она жалеет меня?
«Если кому-нибудь бывает плохо, лицо у него желтеет», — пояснил я.
Она растерянно взглянула на меня. Потом прижала меня к себе. «Боже мой», — вздохнула она, — «я желала бы для тебя совсем другого детства».
Она толкнула дверь, и я очутился в довольно большом помещении. На полу лежали матрацы и куча сложенных одеял.
«Дети получают молоко и гороховый суп, а кто будет пукать, получит по заду», — попыталась пошутить она.
Я подошел к одному из матрацев. Я так устал, что, наверное, смог бы спать стоя.
«Нет-нет», — поняла она мое желание. — «Сначала помойся и почисть зубы».
Она показала на дверь в противоположной стене.
«У меня нет зубной щетки», — угрюмо сказал я. Настроение у меня было отвратительное.
«В таком случае можно почистить и пальцем», — не унималась она. — «А ну, марш мыться! И сними с себя одежду. Я принесу тебе полотенце».
Она вышла, оставив дверь открытой. Когда она вернулась, я все еще стоял на прежнем месте.
«Я уже почистил зубы. Пальцем», — сказал я.
Она была неумолима.
«Разденься и повесь одежду на крючок».
Я не трогался с места. Наконец она поняла.
«Вот в чем дело! Ты стесняешься! Ладно, я выйду, а ты мойся. Когда будешь готов, я приду опять и дам тебе поесть. А потом ты ляжешь спать. Ну давай, пошевеливайся!»
И с этими словами она скрылась за дверью.
«Никогда не снимай штаны в присутствии чужих людей», — сказала однажды мать. — «И в туалет старайся заходить тогда, когда там никого нет. Иначе все сразу сообразят, кто ты».
Я торопился изо всех сил. Когда она вернулась, я уже кончил мыться и снова одевал пальто.
«Пальто можешь снять. Сверни его и положи под голову вместо подушки».
Она подвела меня к лежащему у самой стены матрацу. Рядом с матрацем уже стояла миска с едой.
«Ешь», — сказала она.
«Не хочу», — отрицательно покачал я головой. — «Я очень устал и хочу спать».
«Съешь хотя бы пару ложек».
Возражать я не стал и начал есть. А она смотрела на меня повлажневшими, полными участия глазами. Потом легко погладила меня по голове и вышла.
В зале были дети. Много детей. Пожалуй, я был здесь самым старшим по возрасту. Некоторые лежали на матрацах, другие носились взад и вперед, играли в футбол, свернув в узел старое одеяло, и при этом орали как сумасшедшие. Раньше я и не представлял, что смогу заснуть при таком адском шуме.
Я попытался заснуть. У меня была привычка — когда я не мог заснуть, то начинал тихонько покачиваться, как на пароходе. Поэтому я не сразу заметил, что кто-то трясет меня и пытается поднять с матраца. Я закричал так, как будто меня резали. Мать (это она трясла меня) зажала мне рот.
«Мы должны идти», — прошептала она и громко прибавила: «Может быть, мы застанем дома тетю Лону. На какое-то время она может нас принять».
«Ради этого не стоило вам будить мальчика, фрау Гемберг».
Позади матери стояла «моя» сестра. «Симпатичный паренек, похож на итальянца. Ты итальянец?»
Она улыбнулась, и я почувствовал, как задрожала рука матери. «Знаете, у своей тети ему будет лучше — там обстановка более привычная. И спать он там сможет до позднего утра».
«Если снова не начнется тревога».
Сестра все еще улыбалась.
«Ну хорошо, идите. Наверное, это будет самое правильное».
Она вдруг наклонилась ко мне:
«А вступать в СС пока погоди, ладно?»
Как-то сразу посерьезнев, «моя» сестра долгим, внимательным взглядом посмотрела на меня. Потом снова погладила меня по голове и скрылась за дверью.
Мать села возле меня на матрац. «Почему эта сестра говорила о вступлении в СС?» — обеспокоено спросила она.
«Она спросила меня, кем я хочу стать, когда вырасту, и я ответил, что хочу вступить в СС», — объяснил я.
«Юмор у тебя просто бесподобный», — сказала мать и вытянулась на матраце рядом со мной: «Только на пару минут — я сегодня глаз не сомкнула».
«А я серьезно. Я бы охотно вступил в ряды СС. Шикарные мундиры! Лучшие люди фюрера! И власти были бы на моей стороне. Да знаешь ли ты, сколько евреев было бы в СС, если бы им не было нужно носить желтую звезду! Мой лучший друг Хайнц Крамаш…» — «Он, кажется, тоже жил на Эльбефельдерштрассе?» — перебила меня мать «Да, в соседнем доме на четвертом этаже».
Мать посмотрела на меня. «Ну и что же он сказал?» — спросила она после долгого молчания.
«И зачем только мы родились погаными евреями! — Вот что он сказал!»
Я произнес это совсем негромко, почти шепотом, но мать тут же зажала мне рот рукой. И оглянулась по сторонам — не услышал ли кто-нибудь. В зале не прекращались беготня и шум. На нас, похоже, никто не обращал внимания.
Я заплакал. Я чувствовал себя совершенно измученным. Рука матери по-прежнему зажимала мне рот.
«Посуди сам», — сказала она тихо. — «Ведь им скоро конец. Войну они наверняка проиграли. Русские уже вплотную подошли к польской границе, а англичане и американцы уже в Италии».
Мать обняла меня.
«А если они создадут какое-нибудь чудо-оружие?» — всхлипывал я.
«Да нет, теперь уж они больше ничего не создадут — американцы и англичане бьют их почем зря», — прошептала она.
«Но мне надоело все время убегать. Им-то ведь никуда убегать не нужно!»
«Они должны гоняться за нами. А это тоже утомительно. Но, может быть, все скоро изменится. И тогда они сами будут убегать как угорелые».
Я посмотрел на мать и засмеялся. Она тоже начала смеяться. Мы смеялись так, что слезы выступили на глазах. Громко смеяться мы не могли. Но мы смеялись. Смеялись и не могли остановиться. Мы просто корчились от смеха.
«Ну все, кончили!» С трудом переведя дыхание, мать попыталась подняться с матраца. И снова затряслась от беззвучного смеха.
Внезапно у нее начался приступ кашля. Мать кашляла и кашляла, она просто захлебывалась от кашля. На нас стали оборачиваться. Даже крик и беготня вокруг стали как будто меньше.
«Ничего-ничего», — задыхаясь, говорила мать. — «Я просто поперхнулась».
Наконец мы вышли из зала. Мать подошла к стоявшему у входа регистрационному столу.
«Моя фамилия Гемберг», — сказала она. — «А это мой сын. Мы уже зарегистрировались у вас и теперь попытаемся сами подыскать себе жилье».
Я продолжал хихикать.
