Михаэль Деген - Не все были убийцами (История одного Берлинского детства)
«Вы здесь живете?» — спросил один из них.
«Нет, но хотели бы снять здесь номер», — сказала Дмитриева.
Солдат насторожился. «Вы иностранка?» — спросил он.
«Я уже двадцать три года живу в Германии, у меня немецкое гражданство. Наш дом примерно час назад разбомбило».
«Ваши документы!»
Кажется, мы попались. Меня охватила дрожь. Убежать? Или притвориться непонимающим простачком? А может, упасть, будто потерял сознание? Я взглянул на мать. Она незаметно покачала головой — стой на месте, спокойнее. Что это означало?
«Почему она так спокойна?» — думал я. Людмила тем временем достала из сумки паспорт.
Солдат внимательно проверил паспорт и вернул владелице. «А вы», — повернулся он к матери, — «ваш дом тоже разбомбило?»
«Мы живем в одном доме».
Мать поставила свой портфель на тротуар, порылась в кармане пальто и спросила Дмитриеву: «Нет ли у тебя случайно ключа от моего портфеля?»
«Откуда у меня твой ключ?» — ответила Дмитриева. — «Дай-ка я еще разок проверю!»
Она не торопясь обшарила карманы маминого пальто. Эта сцена была похожа на цирковое представление — однажды в цирке я видел, как клоун проделывал нечто подобное. Интересно, что они обе задумали? Всем своим видом мать показывала, как ее волнует отсутствие ключа. «Его здесь нет!» — трагическим шепотом сказала она.
Дмитриева села на край тротуара, широко расставив ноги. Медленным, элегантным движением она сняла туфли, и перевернув, легонько потрясла их.
Мать с беспомощным видом ходила вокруг нее. Я подумал — сейчас она заплачет. Ее лицо исказила бессмысленная ухмылка. Оба «цепных пса» тоже ухмылялись.
Дмитриева, видимо, почувствовала растерянность матери. Внезапно она вскочила, в руке у нее был маленький ключик. «Вот он, нашла!» — закричала она. «Вот он!» — повторила она неожиданно высоким голосом.
Она стояла, с неизменной сигаретой во рту, высоко подняв руку, в которой был зажат ключ. В ее позе было что-то комическое. Я громко засмеялся. Следом за мной истерически засмеялась мать. Оба солдата тоже начали смеяться. Засмеялась и Дмитриева.
Наконец, прекратив смеяться, она отдала матери ключ и сказала: «Ну, открой портфель, покажи свои документы, а я позвоню еще раз — может, откроют».
Мать наклонилась над портфелем. Я оцепенел от страха. Что делать?
Отвлечь внимание «цепных псов»? Снова затеять какую-нибудь клоунаду?
До сих пор молчавший второй солдат обратился к матери: «Ладно-ладно, оставьте, мы вам верим. Так где вас разбомбило?»
«На Гекторштрассе», — ответила мать.
«Да, эту улицу бомбили основательно. Не открывают?» — спросил он у Дмитриевой. — «Не трудитесь — палец сломаете. Идемте, тут недалеко наша машина. Мы собираем всех, кто потерял жилье».
«Куда вы нас отвезете?» — спросила мать.
«На Лехнинерплац. Там собирают всех, кто пострадал во время бомбежки. Вы сможете там получить еду и переночевать. А завтра отправитесь к родственникам, или, может быть, вам предоставят другое жилье».
Когда мы были уже в машине, один из солдат спросил Дмитриеву — не работала ли она в цирке.
«Да, раньше работала. Но теперь я на пенсии», — ухмыльнулась она и посмотрела на меня. Ее ответ развеселил меня. Я засмеялся.
На Лехнинерплац для пострадавших от бомбежек освободили здание кинотеатра. Выстояв очередь, мы получили стакан горячей воды.
«Вот так супчик!» — ухмыльнулась Людмила. И прошептала:
«Хорошо бы к этому немного водки».
Однако матери было не до шуток. «Что же нам дальше делать?» — спросила она тихо. «Исчезнуть. Вы же сможете это сделать», — улыбнулась Дмитриева.
Она держалась так, как будто ей никакого дела до нас не было, как будто она хотела сказать:
«Я сделала для вас достаточно. Теперь действуйте самостоятельно».
Я был потрясен. Всем своим видом Дмитриева показывала, что не хочет больше с нами знаться. Она повернулась к нам спиной. От нее так и веяло холодом и отчужденностью.
Мы с матерью переглянулись. «Черт побери», — подумал я. — «А мама считает эту женщину своей подругой!» Мы к этому времени еще не успели зарегистрироваться, и поэтому к нам быстро подошла полная женщина в сестринской форме и прижала меня к себе. «Ты что, один здесь?»
«Это мой сын», — сказала мать, потянув меня в сторону.
«Детей здесь обслуживают отдельно. Ему не нужно стоять в очереди. Сейчас мальчик пойдет со мной. А когда он проснется, вы получите его обратно. Но сначала вам и вашему сыну нужно зарегистрироваться».
Она смеялась и подталкивала меня вперед. Я оглянулся на мать — она успокаивающе помахала мне.
А потом я увидел Людмилу. Я проходил мимо нее, и она смотрела на меня.
«Спокойной ночи», — вежливо сказал я.
«Кто это?» — спросила сестра.
«Подруга моей мамы», — ответил я.
«Ее дом тоже разбомбило?»
«Мы жили в одном доме» «Ну хорошо. Завтра утром вы все увидитесь снова».
Она вела меня к дверям мимо стоящих в очереди людей, мимо стола, у которого такие же сестры разливали суп. Поодаль от стола стояли мужчины в форме вермахта и несколько мужчин в пальто. Взгляд у них был такой же равнодушный, как у Дмитриевой. Казалось, их ничто не интересует. Но у меня было ощущение, что они очень внимательно наблюдают за нами.
«Когда я вырасту, я тоже стану эсэсовцем», — кивнул я на стоящих позади стола людей.
«Где ты видишь эсэсовцев?» — спросила сестра, подталкивая меня к выходу. — «Все эсэсовцы — на фронте».
«Не такой уж я дурак», — усмехнулся я. — «Разве вы не видели у них под пальто эсэсовской формы?»
Мною овладело какое-то непонятное возбуждение. Меня так и подмывало рассказать этой тетке все. Интересно, что произойдет потом?
«Я еврейская свинья, маленькая еврейская свинья, и если бы янки нас сегодня не разбомбили, я бы все еще торчал в этой аристократической квартире. И никогда бы сюда не попал, если бы не бомбежка».
Внезапно она остановилась и внимательно поглядела на меня. События этой ночи вконец измучили меня, и я не помнил, подумал ли я об этом или сказал это вслух. Что бы она сделала в таком случае? Может, она схватила бы меня за шиворот и потащила к гестаповцам? А может — и нет. Эта тетка казалась такой добродушной!
«Ты какой-то странный. Уж не свихнулся ли ты часом? Если начнешь реветь, я отправлю тебя обратно в очередь. И ты будешь стоять там до посинения».
«Или до пожелтения», — ухмыльнулся я.
«Почему — до пожелтения?» — раздраженно спросила она.
«Потому что шестиконечная звезда — желтая», — мысленно ответил я, но вслух сказал, пожав плечами:
«Да просто так».
