Валентин Булгаков - Л. Н. Толстой в последний год его жизни
— Это очень сильно помогает в истинном направлении деятельности, — говорил Лев Николаевич. — Говорю я это, как практическое правило, гигиеническое предписание для ума, так как считаю это очень важным.
Сегодня же Лев Николаевич подарил мне записную книжку, которую обещал третьего дня. При этом добродушно смеялся. Сегодня он был, если можно так выразиться, очень добрый.
29 январяСегодня Лев Николаевич был очень занят, и утром между нами имел место лишь короткий деловой разговор. О поправках к «На каждый день» он сказал, что сделает их сам постепенно, во время работы, так как сделать это нужно не для одного январского выпуска, а для всего года. Он дал еще два письма для ответа[34], предложив мне решить, нужно ли отвечать; одно письмо для передачи Сереже Булыгину и одно от заключенного в тюрьму Смирнова для прочтения[35]. В прошлый раз он дал мне тоже для прочтения письмо от отказавшегося Калачева. Не могу не усмотреть в этом доброго отношения и внимания ко мне Льва Николаевича, который, конечно, понимает, что чтение таких писем нужно мне, как намеревающемуся сделать то же, что сделали эти люди.
В Ясной Лев Николаевич задержал меня еще на час — полтора приблизительно, для того чтобы я внес в корректуру январского «На каждый день» новые поправки, сделанные им в черновой, опять‑таки по своему усмотрению. Я сообщил Льву Николаевичу, что ко мне от Чертковых приехали двое, — Ф. X. Граубергер и Я. А. Токарев, которые желали бы повидаться с ним и просят его указать время для этого.
— Когда угодно, — сказал он. — Но лучше все‑таки вечером. Да я сегодня и сам к вам заеду, часа в три, когда поеду кататься.
Вернувшись, я сообщил нашим гостям радостное известие, что Лев Николаевич сам приедет в Телятинки, и мы стали ждать его.
Токарев и Граубергер оказались очень приятными и интересными людьми. Оба давно уже состоят почитателями Льва Николаевича и его единомышленниками. Из них один, Токарев, — торговец в большом саде на Волге, скромный, деликатный человек, малоразговорчивый сам, но к речам других прислушивающийся весьма внимательно. Граубергер — садовод и сельский хозяин, бывший раньше народным учителем.
В противоположность Токареву — горячий спорщик. На своей родине он устраивает диспуты с православными священниками, разные собрания и пр., — словом, является настоящим «толстовским миссионером».
Без пяти минут три, сидя в своей комнате, я сказал одному из гостей:
— Что‑то нет Льва Николаевича. Да, впрочем, он сказал, что, может быть, заедет…
В то же время мне почудилось в окно, что к нам кто‑то проехал. Я поспешил на улицу. Только что отворил дверь своей комнаты и вышел в проходную, как отворилась противоположная дверь в эту комнату, из сеней, и вошел Лев Николаевич, в своей желтенькой шапочке, в валенках, в синей поддевке, с хлыстом в руках, окруженный нашими домочадцами.
— Здравствуйте, — обратился он к Маше Кузевич (девушка, живущая у Чертковых и обучающая грамоте деревенских ребятишек. — В. Б.) и деревенским детям.
Те отвечали.
Я провел Льва Николаевича к себе в комнату, взял у него и положил на стол хлыст, ремешок, которым он подпоясывался, бережно развязал ему башлык и снял с него поддевку, повесив ее на гвоздь. Лев Николаевич сел на стул у стола. В комнате моей собралось еще человек пять кроме меня: Е. П. Кузевич (управляющий хутором), Токарев, Граубергер и Скипетров, который опять к нам приехал. Пришел однорукий работник Федор и направился к Льву Николаевичу:
— Здравствуйте, Лев Николаевич!
— Здравствуйте, — сказал Лев Николаевич и приподнялся, протягивая ему руку.
Я пошел за стульями, а Лев Николаевич обратился с расспросами к Токареву и Граубергеру. Граубергер передал ему письмо из Москвы, от И. И. Горбунова- Посадова.
— Извините, — сказал Лев Николаевич, распечатывая письмо. Он начал читать его про себя, но затем прочел вслух.
Горбунов писал о новых изданиях «Посредника», вышедших и предполагающихся, о суде над ним за издание Спенсера и Гюго, о своей усталости и решимости все‑таки не бросать работы [36].
— Это приятно! — сказал Лев Николаевич. — Очень хорошее вы мне письмо привезли.
В разговоре с Токаревым о его детях Лев Николаевич коснулся вопроса о воспитании и сообщил свою мысль о самоучителях, развив взгляд на план этого дела, о котором он подробно толковал с Буланже.
— Вы устали, наверно, Лев Николаевич? — спросил я, узнав, что он приехал вовсе не в санях, а верхом, в сопровождении слуги.
— Нет, ни крошечки! — воскликнул Лев Николаевич.
Затем через некоторое время он встал. Я так же бережно помог ему одеться, и на душе у меня было самое радостное чувство.
— Ну, прощайте! — произнес Лев Николаевич и стал пожимать протягивавшиеся к нему руки.
Кстати, Граубергера и Токарева он просил приехать к нему завтра в таких выражениях:
— Приезжайте днем, к часу, когда по — нашему, по- дурацкому, бывает завтрак, а у добрых людей — обед.
Он вышел в проходную комнату. За столом сидели ученики и ученицы Маши Кузевич — деревенские ребятишки.
— Вот, Лев Николаевич, народу‑то у нас сколько! — сказал я ему.
— Хороший народ! — воскликнул Лев Николаевич и, наклонившись к одной из сидевших за столом девочек, произнес:
— А ну‑ка, покажи, какая у тебя книжка, — и стал перелистывать ее.
Книжка была обычная детская, на толстой бумаге, напечатанная крупным шрифтом, с картинками, грязная и замазанная.
— А ну, прочитай что‑нибудь, я хочу посмотреть, как они успевают.
— Да эта девочка не умеет еще, она недавно учится, почти ничего не знает, — всполошилась было М. Кузевич.
— Нет, нет, пусть она что‑нибудь прочтет! — запротестовал Лев Николаевич.
А ну‑ка читай! — И он указал на слово в книжке.
Девочка прочитала:
— О — б-р — а-д — о-в — а-л — а-с — ь…
— Очень хорошо! — сказал Лев Николаевич и перешел к другой.
— А ну‑ка ты прочти.
Девочка прочитала несколько слов уже значительно бойчее.
— Очень хорошо, прекрасно! А эта уже понимать может…
Потом Лев Николаевич вышел на крыльцо. Трое гостей и четверо хозяев — мужчин толпились на крыльце не одетые и без шапок.
Как это иногда бывает, точно нарочно, из‑за туч, все последние дни заволакивавших небо, выплыло мягко светившее вечернее солнце и внесло еще больше радости во все происходившее.
— А ну‑ка подведите мою лошадь к этой кучке за поводья, чтобы я влез, — обратился ко мне Лев Николаевич.
