Эдит Пиаф - Моя жизнь
Еще имя Луи. Носители этого имени — как бы шарниры моей жизни.
Моего отца звали Луи, так же, как и отца моей дочери. Луи Лепле открыл меня, когда я пела на улицах. И мой импресарио, тот самый, кто столько раз спасал меня от разорения, тот самый, кто всегда оказывается около меня в трудную минуту, Луи Баррье, Лулу!
Я так суеверна, что перед тем как выйти на сцену, с необычайной быстротой совершаю целый магический обряд. Сперва крещусь, целую священный медальон, который всегда ношу на себе. Потом сгибаюсь пополам и дотрагиваюсь обеими руками до дерева паркета. Наконец, протягиваю вперед указательный палец и мизинец и показываю рожки воображаемому демону, а затем прикасаюсь к круглому столику, к моему вертящемуся столику, который всегда ставлю за занавесом у выхода на сцену. Я глажу его, я прижимаюсь к нему так сильно, что даже делаю себе больно. И только после этого, поцеловав всех своих друзей, находящихся в данный момент возле меня за кулисами, я осмеливаюсь выйти под свет прожекторов.
Обо мне думают, что я сильная, циничная, что я играю людьми и отшвыриваю их, когда теряю к ним интерес. Но несмотря на свой возраст, я в глубине души так и осталась бедной уличной, легковерной девчонкой, которую неотступно преследует все та же мечта: быть счастливой, быть любимой.
Жизнь всегда так омрачала чудесное, и нет ничего удивительного в том, что я ищу его в другом мире. И нахожу.
Я не из тех, кого называют истово верующими и кто покоряется требованиям морали какой то религии. Нет, моя вера — нечто большее, нежели то, чем мы воодушевляемся здесь, внизу. Она безмерна.
И я знаю: стоит только очень сильно попросить предзнаменования «оттуда», и оно будет прислано.
Один только раз я отказалась увидеть, услышать, отказалась подчиниться предостережениям. Потому что я была влюблена!
Он был молод, талантлив, умен. В то время я чувствовала себя такой одинокой и думала найти в нем идеального спутника. В который раз!
Как-то вечером я спросила у своего столика, буду ли я счастлива в своей новой любви? Он задрожал, стал сильно стучать, призывал меня к осторожности, приказывал никогда больше не встречаться с этим человеком.
Тогда я обратилась к астрологу. Он сказал категорически: «Есть в вашей жизни человек, с которым вы должны расстаться, иначе он сделает вас несчастной».
Но тут я была упряма. Я хотела поступить так, как поступают те, кто смеется над моим суеверием. Я не рассталась с моим возлюбленным.
Несмотря на бархатный взгляд и нежную улыбку, он был груб, циничен и жесток. Я уже рассказывала о нем. Когда я ложилась в клинику на операцию и тревожно спросила его: «Любишь ли ты меня еще?» Он ответил: «Не приставай, все кончено между нами».
Ужасно! После операции, обессиленная, я лежала в госпитале и каждый день звонила ему. В телефонной трубке раздавался его насмешливый голос: «Солнце изумительное! Я чувствую себя прекрасно! А какие здесь девочки, какие девочки!»
Он бросил меня, чтобы поехать развлекаться во Флориду. После этого нечего удивляться, что я иногда пила. Жизнь не щадила меня, хотя и многое дарила.
Людям легко быть сознательными праведниками, когда они чувствуют себя в безопасности.
Они горделиво говорят вам: «Я никогда бы не смог дойти до этого. Не смог бы никогда так опуститься!»
Что ж, хотела бы я их видеть на моем месте, мои несчастья или отчаяние, мое бедное разрушенное тело вызывали во мне желание выть, выброситься из окна или убить кого-нибудь.
Может быть, в таких обстоятельствах и они начали бы пить, чтобы забыться?
Пить… Забыться…
Пьют, потому что хотят забыть кого-то или что-то, забыть свои неудачи, слабости, страдания, свои дурные поступки.
Я тоже пила, чтобы забыть того или другого человека, причинившего мне страдания. Я знала, что разрушаю себя, но удержаться не могла.
Алкоголь едва не погубил меня. Я вела с ним самую жестокую и самую долгую борьбу, более трудную, чем с наркоманией, нищетой и другими моими демонами.
Я никогда не смеюсь над теми человеческими обломками, в которые превращаются алкоголики. Я ведь слишком хорошо знаю их адские мучения. Несчастные развалины! Я сама чуть не превратилась в такую, но выкарабкалась из этой опасности.
Я — живое доказательство того, что победа возможна.
Первый раз я напилась по-настоящему, когда покинула кладбище, где только что опустили в могилу мою маленькую девочку. Я зашла в бистро и залпом, не переводя дыхания, выпила четыре больших стакана пасти, не разбавляя водой. После последнего глотка у меня все закружилось перед глазами, острая боль пронзила голову, и я повалилась на пол мертвецки пьяная.
Рано утром, придя в себя, я поняла, что, как ни велика боль, алкоголь помогает забыться. И я начала пить.
В этом не было для меня ничего необычного. Там, где я родилась, пили все. Когда я была грудным ребёнком, моя бабушка давала мне по утрам соску с красным вином, разбавленным водой. Чтобы придать мне силы.
Это привело к моей почти полной слепоте до семилетнего возраста (газеты уже достаточно писали об этом).
И если бы не то чудо в Лурде… Чудо, о котором я не смею говорить, чтобы не совершить кощунство.
Алкоголь тоже может иногда вызвать чудо, но это чудо дьявола. Как только я почувствовала, что алкоголь помогает забыться, я погибла.
Мне всегда нужно было что-нибудь забыть: свою бедность или богатство. Даже в тот день, когда я смогла наконец сбросить, как старое изношенное платье, нищету, я не перестала пить. Ведь богатство не освобождает от страданий и желания избавиться от них.
Но самое ужасное я пережила в Нью-Йорке. Этот мальчик, о котором я уже говорила и чье имя не хочу называть, потому что я всегда предпочитаю умалчивать имена тех, кто причинил мне зло, — этот мальчик, для которого я столько сделала, бросил меня после отвратительной, мерзкой сцены.
А вечером, как всегда, я пела в кабаре «Версаль». Ведь я могла найти силы петь даже в день смерти Сердана, даже тогда. Но выступление закончилось, и я потребовала шампанского, много шампанского, которое мы пили с моей подругой Жинет и со всеми, кто хотел.
Вскоре все завертелось передо мной, я упала на пол и на четвереньках, с лаем, поползла через зал. Я кричала: «I am a dog![8]»
Моя подруга Жинет шла рядом со мной, изображая, что ведет меня на поводке, и время от времени повторяла: «Да не кусайся ты, грязное животное!»
Это было отвратительно, невыносимо!.. Но в это время я не испытывала никаких страданий. Зато каждый раз, когда я таким образом теряла голову, просыпаясь утром бледная как смерть, я сгорала от стыда и клялась себе не пить больше. Я ходила в церковь, стояла перед Богоматерью на коленях и молила ее: «Вы же знаете, почему я пью, знаете, мои мучения, помогите мне!»
