Петроний Аматуни - Крепкий орешек
Погода была ясная. Всего три-четыре кучевых облачка плавали в высоком ярко-голубом небе. На его фоне они казались такими эффектными, что шутники уверяли, будто начальник аэроклуба самолично запустил их ввысь для украшения необъятного купола своего авиационного цирка…
Самым острым номером были затяжные прыжки. Высоко над головами зрителей в небе повис крошечный самолетик, звук его мотора долетал до слуха лишь слабым комариным жужжанием. Вдруг кто-то заметил точку, отделившуюся от самолета. Рядом стоявшие спорили, уверяли, что ничего нет; потом еще кто-то заметил темную горошину на голубом полотнище неба, и наконец все увидели микроскопическую фигурку человека, падающего на них словно из какого-то нереального, фантастического мира.
Фигурка увеличивалась в размерах, становилась отчетливее, и чем быстрее сокращалось расстояние между ней и землей, тем сильнее волновались зрители. У многих захватывало дух, будто это они сами стремительно прорезали двухкилометровую толщу воздуха.
Казалось, еще секунда-две — и все будет кончено. Но когда напряжение людей достигло предела, над парашютистом вспыхнуло ослепительно белое облако, хлопнуло и превратилось в тюльпан с алыми и белыми лепестками. Еще полминуты — и ноги парашютиста коснулись мягкой травы всего в сотне метров от зрителей.
Парашютист сорвал с головы шлем и… перед изумленными людьми предстала златокудрая девушка! Громом аплодисментов приветствовала публика храбрую ростовчанку — не каждый день видишь такие необыкновенные небесные «цветы»…
Затем в небе появились бесшумные изящные птицы с узкими длинными крыльями — юные планеристы показывали свое мастерство. Они выписывали в вышине четкие петли, выполняли перевороты и виражи и, быстро вращаясь в штопоре, устремлялись вниз.
Следующим номером был объявлен групповой фигурный полет.
На старте появились три самолета, выстроившиеся треугольником. В пилотской кабине передней машины сидел молодой летчик-инструктор Иван Пашков.
Стартер взмахнул белым флажком — и машины сомкнутым строем побежали по зеленому полю, точно связанные. Все три самолета разом оторвались от земли, и теперь стало видно, что их крылья в самом деле связаны тонкими канатиками.
Набрав тысячу метров над центром летного поля, звено с полета по прямой перешло в левый глубокий вираж. Самолет слева осторожно опускался вниз, а тот, что справа, забрался немного выше. Описав замкнутый круг, самолеты перешли в правый вираж: получилась восьмерка — излюбленная фигура летчиков.
Сделав две восьмерки, самолеты перешли в пикирование, ни на метр не отставая друг от друга, затем энергично взмыли вверх, все выше и выше, плавно легли на спину и вновь устремились к земле.
Это была петля Нестерова, выполненная связанными самолетами! За первой петлей последовали вторая, третья, четвертая, пятая… десять петель одна за другой!
Окончив пилотаж, самолеты сделали полукруг и зашли на посадку. Вот осталось до посадочной полосы 70 метров, 50… 30… Все увидели, что самолеты по-прежнему связаны, ни одна нить канатика не оборвана.
После перерыва началось катание гостей на самолетах. И хотя всем, конечно, нельзя было доставить это удовольствие, зрители не расходились.
Начальник аэроклуба вызвал Пашкова, представил ему молодую женщину, и сказал:
— Покатайте нашу знатную гостью, свозите ее в зону.
— Слушаюсь, товарищ начальник. Как прикажете?
— Делайте все, что положено. Она смелая женщина… Но не торопитесь.
Иван пошел с гостьей к самолету, усадил ее, привязал ремнями, легко вскочил в свою кабину и запустил мотор…
В зоне Пашков одну за другой выполнил две восьмерки и оглянулся: пассажирка возбужденно осматривалась, было видно, что полет ей нравится.
Увеличив скорость, Пашков дал газ и пошел на петлю. Самолет круто взмыл вверх, принял вертикальное положение, затем стал плавно валиться на спину. Вдруг Пашков почувствовал, что сиденье стало уходить из-под него, и страшная догадка обожгла мозг: он понял, что забыл привязаться ремнями и теперь вываливается из самолета.
Испуг удесятерил силы. Раздвинув локти, Пашков уперся ими в борта кабины и двумя руками ухватился за ручку управления, продолжая тянуть ее на себя, чтобы поскорее закончить петлю.
Подняв голову, он увидел землю, аэродром, толпы людей, и ему впервые в жизни стало страшно до боли в висках. По спине пробежал мороз. Ему казалось, что он висит на локтях вниз головой целую вечность. Да и впрямь самолет неохотно и медленно переваливал на нос, точно раздумывал, лететь ему дальше вверх колесами или пощадить торопливого пилота…
Но вот скорость опять стала нарастать, самолет вошел в пикирование, и обессилевший Пашков буквально упал на сиденье!..
Убрав газ и выведя самолет на пологое планирование, Пашков сразу зашел на посадку, приземлился, отрулил на стоянку, выключил мотор и разгоряченным лбом прислонился к прохладной, мягкой обшивке борта. Ободранные локти и плечи болезненно вздрагивали и ныли.
— Это и все?! — разочарованно воскликнула пассажирка. — Я только стала входить во вкус…
— Да, да, пока все… — ответил молодой летчик и, подумав, добавил, впрочем, обращаясь больше к себе, чем к ней: — Этого вполне достаточно!
3То была золотая пора авиационной юности. Она бывает в жизни каждого летчика. Бывает и проходит… Навсегда… Ее сменяет авиационная молодость, потом приходит зрелость, высокое мастерство, но этой милой, дорогой сердцу поры уже не вернуть. Она остается лишь в самых светлых уголках памяти и напоминает о себе, когда, оставшись в комнате один, не зная почему, достанешь из письменного стола свою старую курсантскую рабочую книжку.
Рабочая книжка курсанта похожа на блокнот. В нее записываются задания на полеты и замечания инструктора. В ней находит отражение каждая неудача или успех в воздухе.
Вот и сейчас я раскрываю свою курсантскую рабочую книжку, и с ее пожелтевших страниц до меня доносится из прошлого гудение мотора, голос моего инструктора. Я вновь вижу перед собой приборную доску в кабине родного У-2. Перед взором проходят мои первые посадки с «козлами», когда самолет, грубо коснувшись колесами земли, отскакивает от нее, как блоха; и, наконец, точные, плавные посадки в последних самостоятельных полетах перед окончанием школы.
Я вспоминаю первые годы своей авиационной жизни, необыкновенное, чудесное время… Нас много, мы объединены общим желанием обрести крылья. Нам нелегко. Нередко против нас восстает сама природа. Но ни снега и метели, ни мороз и густая облачность не поставят человека на колени, не отпугнут смельчаков, штурмующих высоты, не лишат сил романтиков, кому родное небо дорого и любо так же, как и родная земля.
Пройдет зима, в роскошный летний наряд оденутся леса и горы, степи и холмы, а на учебных аэродромах все так же кипит веселая, бойкая жизнь.
Стоит жара, утомленно замирают в неподвижном воздухе сады, зной на полях, а самолеты все летают вереницей вокруг аэродрома, один за другим. Бывает, что командиры звеньев едва успевают пересаживаться с самолета в самолет, чтобы проверить в воздухе курсантов.
Иной раз сухой ветер пригонит за сотни километров песчаные тучи, закроет ими аэродромы, дома и ангары, затем умчится дальше, и самолеты уже снова весело гудят в прояснившемся небе.
А то грянет из туч гроза в черном башлыке и, опираясь молниями о землю, начнет поливать аэродромы то с одной, то с другой стороны, загоняя курсантов и командиров под крылья самолетов. Льет и грохочет, грозно-грозно, будто и в самом деле мчится по щербатой небесной мостовой Илья-пророк на колеснице.
Переждут летчики и грозу — не век же ей бушевать… Да еще иной курсант-озорник задорно так крикнет из-под самолета:
— Давай, давай, Илюша!..
А не гроза, так сам батюшка-шторм летит над горами и лесами. Все живое склоняет перед ним головы и старается притаиться, уступить ему дорогу. Тут уж не до смеха: вмиг объявляется штормовая тревога, и собирается сила на силу.
Воет, грохочет шторм, неистовствует и, в конце концов, обессилев, замертво распластается в широких степях… А там уже снова жизнь идет своим чередом, и летают над ними самолеты по кругу!
Нет, никогда не позабыть мне все это…
Я перелистываю старые страницы своей рабочей книжки, и каждая из них оживает в памяти как глава интересной, пережитой мною повести. Потом я закрываю ее, любуюсь обложкой, открываю вновь и читаю на первой странице, над изображением фантастического ракетного самолета свой трогательно-наивный девиз, написанный крупно и обведенный красной рамкой: ЛЕТАТЬ МОГУ, А НЕ ЛЕТАТЬ — НЕТ!
И вспоминаю, что это было написано еще тогда, когда все было как раз наоборот, то есть не летать я мог, а летать не умел…
