Элизабет Гаскелл - Жизнь Шарлотты Бронте
Я охотно соглашусь со всем, что Вы пишете. Хотелось бы даже, чтобы ради пущего разнообразия наши мнения совпадали не столь полно.
Начать с Трафальгарской площади. Мои суждения по ее поводу полностью совпадают с Вашими и Меты335. Мне всегда казалось, что это прекрасное место (а также зрелище). Вид с высоты ступеней не может не поражать своей величественностью, как и колонна Нельсона с фонтанами (без которых можно было бы обойтись). Что касается Хрустального дворца, то мои мысли о нем – это повторение Ваших.
Засим, по-моему, Вы пишете совершенно справедливо о лекции Теккерея. Действительно, лучше оставить в стороне одиозные сравнения и решительно выступить против банальных пустословий насчет того, что он «не сказал ничего нового»: такие высказывания свидетельствуют лишь о неспособности тех, кто их постоянно произносит, к тонким оценкам и различению оригинальности от новизны. Человек, наделенный тонким восприятием, не ищет вечно новых тем, а получает удовольствие от новой трактовки старых. Критики же, о которых мы говорим, не в силах понять прелесть летнего утра: озабоченные только тем, что кухарка не приготовила им совершенно новое пикантное блюдо к завтраку, они остаются бесчувственными к впечатлениям, которые несут с собой восход солнца, роса на траве и легкий ветерок – отсюда и происходит «ничего нового».
Интересно, кто повлиял на Ваши чувства относительно католиков – не семейство ли мистера ***? Признаться, мне очень жаль, что в Вас наметилась подобная перемена. Хорошие люди, и даже очень хорошие, без сомнения, есть среди сторонников римской церкви, но ее система такова, что не может вызывать сочувствия, подобного Вашему. Поглядите на папизм, снявший маску в Неаполе!
Я прочла «Трагедию святой»336. В качестве «произведения искусства» она представляется мне куда выше, чем «Элтон Лок» и «Дрожжи»337. Как бы ни была она несовершенна, необработанна и неровна, но тем не менее в ней есть места, где глубинные струны человеческой души трогает рука, остающаяся сильной, даже когда она ошибается. Во всей поэме мы видим (как мне кажется), что Елизавета душевно нездорова и никогда не обладала здоровьем. От времени, когда она была «дурочкой-девчонкой» (по ее собственным словам, содержащим преувеличение от самоуничижения), и до того часа, когда она возлежит на смертном одре и клянет свои видения, вся ее жизнь отмечена неким безумием. Это очень хорошо, это правдиво. Здоровый ум отверг бы священника, он защитил бы ее естественные страсти от него, как львица защищает свое потомство; в этом случае она была бы верна мужу и детям так же, как Ваша верная маленькая Мэгги верна своему Фрэнку338. Только лишь ум, ослабленный неким фатальным недугом, мог бы поддаться внешним влияниям, как случилось с этой бедной святой. Однако каковы ее муки, какова ее борьба! Я редко плачу над книгами, но в этом случае из глаз моих текли слезы. Когда Елизавета повернулась лицом к стене, я остановилась и не могла читать дальше.
Глубокие истины затронуты в этой трагедии – только затронуты, но не выявлены, – истины, которые вызывают особую жалость: сочувствие, смешанное с гневом и более невыносимое, чем боль. И мы знаем, что это не фантазии поэта: подобные вещи действительно происходили, этих людей действительно подчиняли подобным образом, и так были погублены их жизни.
Пожалуйста, передайте мои наилучшие пожелания и поклон мистеру Гаскеллу, а также Марианне339; хотя мне не довелось ее видеть, я должна включить ее в число тех, кому с любовью посылаю привет. Могли бы Вы также поцеловать от меня эту милую, но опасную маленькую девочку Джулию? Она втайне заняла место в моем сердце, и мне не хватает ее все время с тех пор, как мы расстались.
Искренне и сердечно Ваша,
Ш. Бронте.В конце письма она упоминает мою маленькую младшую дочь, с которой ее связывала сильная взаимная симпатия. Ребенок охотно протягивал свою крошечную ручку навстречу руке мисс Бронте (едва ли большей размером), и каждая из них получала удовольствие от этих ласк, которых, как им казалось, никто не замечал. Однажды я попросила Джулию показать гостье, как пройти в одну из комнат в доме, но мисс Бронте отклонила это. «Пожалуйста, не просите ее что-то сделать для меня, – сказала она. – До сих пор все было так мило: она проявляла ко мне доброту непроизвольно».
Чтобы проиллюстрировать чувства Шарлотты по отношению к детям, можно привести пример из другого ее письма ко мне.
Каждый раз, когда я снова вижу Флоренс и Джулию, у меня возникает такое же чувство, как у застенчивого поклонника, увидевшего издали прекрасную даму, к которой он, томимый своим глупым благоговением, не решается приблизиться. Наверное, таким образом можно лучше всего пояснить, что я чувствую по отношению к детям, которые мне нравятся, но для которых я остаюсь чужой, – а для каких детей я не чужая? Каждый ребенок для меня – маленькое чудо; их разговоры и поступки – всегда предмет и восхищения, и озадаченного размышления.
Далее я привожу часть длинного письма, полученного мною от мисс Бронте и датированного 20 сентября 1851 года.
…Прекрасны эти сентенции из проповедей Джеймса Мартино340; некоторые из них представляют собой подлинные драгоценности: идеи их глубоко прочувствованы и превосходно выражены. Мне бы очень хотелось увидеть его рецензию на книгу его сестры. Я пока не читала ни одной из статей, о которых Вы меня спрашиваете, кроме примечательной публикации в «Вестминстере», посвященной эмансипации женщин341. Скажите, отчего мы с Вами думаем (может быть, даже вернее сказать чувствуем) так сходно по некоторым вопросам, что между нами не возникает никаких споров? Ваши слова об этой статье выражают и мое мнение. Очень хорошо аргументировано, ясно, логично, однако в ней зияет пропуск, и отсюда возникает диссонанс со звучанием тонких душевных струн. В чем состоит этот пропуск? Мне кажется, я знаю ответ. Рискну его высказать. По-моему, автор забывает такие вещи, как жертвенная любовь и бескорыстная преданность. Когда я прочитала статью в первый раз, мне показалось, что это произведение сильно и ясно мыслящей женщины, которая жаждет власти и никогда не испытывала сильных чувств. Для многих женщин чувства до́роги, а власть безразлична, хотя нам всем нравится оказывать влияние на других. Наверное, Джон Стюарт Милль мог бы высказаться на этот счет жестко, трезво и угрюмо, однако в большей части этой статьи он говорит восхитительно разумно. Особенно там, где утверждает, что для женщин было бы неестественно браться за мужские занятия и что не надо принимать законов по этому поводу: оставьте все пути открытыми, дайте им попробовать – и те, кому суждено преуспеть, преуспеют или, по крайней мере, получат такую возможность, а неспособные отступят и займут положенное им место. Весьма интересны и его суждения о материнстве. Короче говоря, Дж. С. Милль мыслит очень хорошо, но я склонна не доверять его сердцу. Вы правы, когда пишете, что в человеческой природе есть область, над которой не властны логики, – и я рада, что это так.
