Элизабет Гаскелл - Жизнь Шарлотты Бронте
Я сижу и пишу тебе этим утром, невероятно измученная. Весь день вчера и позавчера меня преследовали головные боли, постепенно нараставшие и в конце концов сделавшиеся совершенно невыносимыми. Я совсем разболелась и сегодня утром чувствую себя немощной. Надеюсь, что не увезу головную боль с собой в Хауорт. Похоже, я привезла ее тщательно упакованной в своем дорожном сундуке, и с самого приезда она меня не покидает. <…> С тех пор как я в последний раз тебе писала, мне довелось увидеть множество достойных описания событий. Среди прочего я видела Рашель, великую французскую актрису328. Однако сегодня мне точно не хватит сил ничего описать. Могу только пожелать тебе от всего сердца хорошего дня.
Не могу похвастаться, что Лондон оказался в гармонии со мной на этот раз; постоянные головные боли, слабость и дурное настроение отравили мне многие минуты, которые в противном случае оказались бы приятными. По временам я переживала из-за этого и чувствовала искушение возроптать на Судьбу, обрекающую меня на почти полное молчание и одиночество в течение одиннадцати месяцев в году, а на двенадцатом, поманив радостью общения, забирает все силы и веселость, которые для него необходимы. Однако обстоятельства нашей жизни посланы нам недаром, и принимать их следует покорно.
Мне следовало ответить на твое письмо вчера, но меня не было дома в то время, когда забирают почту, и вернулась я только вечером. Все очень добры ко мне, и я, вероятно, буду впоследствии радоваться, вспоминая пережитое здесь, но в настоящее время это по временам немного утомительно. В четверг маркиз Вестминстер звал меня на большой вечер, куда я должна была отправиться вместе с миссис Д., дамой очень красивой и, я думаю, также и доброй; однако я решительно отвергла предложение. В пятницу я обедала в доме *** и встретила там миссис Д. и мистера Монктона Милнса. В субботу отправилась слушать и смотреть Рашель. Это было удивительное зрелище – ужасное, как земля, разверзающаяся у тебя под ногами и открывающая вид на преисподнюю. Никогда этого не забуду. Страх проник в меня до мозга костей. В нее определенно вселился некий злой дух. Она не женщина, она змея, она —… В воскресенье я ходила в часовню испанского посланника, где кардинал Уайзман, в архиепископском облачении и митре, проводил конфирмацию. Сцена была до нечестивости театральной. Вчера (в понедельник) за мной прислали в десять, чтобы ехать на завтрак с мистером Роджерсом, поэтом-патриархом329. Кроме меня, присутствовали также миссис Д. и лорд Гленелг; больше никого не было, и я получила тишайшее, утонченное интеллектуальное удовольствие. После завтрака приехал сэр Дэвид Брюстер330, чтобы отвезти нас в Хрустальный дворец. Я побаивалась этого, поскольку сэр Дэвид известен как серьезнейший ученый и мне могли быть непонятны его объяснения механики и т. п. Я не знала, какие вопросы можно ему задать. Однако все обошлось даже без вопросов: он рассказывал крайне доброжелательно и предельно просто. После двух часов, проведенных на выставке, я была, как ты понимаешь, совершенно измотана, но нам пришлось поехать к лорду Вестминстеру и в течение еще двух часов осматривать картины в его великолепной галерее.
В то же время она писала другой подруге:
***, возможно, рассказывала тебе о том, что летом я провела месяц в Лондоне. Когда приедешь, можешь задать любые вопросы по этому поводу, и я постараюсь ответить, насколько позволяют мои слабые способности. Пожалуйста, не настаивай на вопросах о Хрустальном дворце. Я была в нем пять раз и, разумеется, видела много интересного, и «coup d’oeil»331 на него действительно поражает; однако я никогда не разделяла всеобщих восторгов на его счет, и каждое новое посещение предпринималось скорее под принуждением, чем добровольно. Там царит ужасная суматоха, и, в конце концов, его чудеса предназначены исключительно для глаз и мало что дают голове и сердцу. Последнее неверно только для тех, кто обладает большими научными познаниями. Однажды я была там вместе с сэром Дэвидом Брюстером и поняла, что он смотрит на вещи совсем иначе, чем я.
В конце июня по пути домой из Лондона мисс Бронте посетила Манчестер и погостила пару дней в нашем доме. Погода была такой жаркой, а она столь уставшей от лондонских экскурсий, что мы почти все время проводили дома, с открытыми окнами, за разговорами. Единственное дело, которым она озаботилась в это время, была покупка подарка для Тэбби. Мисс Бронте хотела купить шаль или, точнее, большой платок, чтобы Тэбби могла его носить, покрыв шею и плечи на старомодный деревенский манер. Мисс Бронте предприняла большие усилия в поисках именно такого платка, который, по ее мнению, понравился бы старушке. После возвращения в Хауорт она написала следующее письмо той даме, у которой гостила в Лондоне:
Хауорт, 1 июня 1851 года
Моя дорогая миссис Смит,
я снова дома, где нашла своего отца, слава Богу, в полном здравии. В Манчестере было довольно жарко и пыльно, но в остальном поездка получилась весьма приятной. Два дородных джентльмена, занимавшие часть экипажа, когда я в него села, вышли в Регби, и две другие дамы и я получили его в свое распоряжение до конца пути. Визит к миссис Гаскелл был радостным перерывом в путешествии. Хауортский пасторат представляет собой разительный контраст со всем, что я видела, но даже он не выглядит слишком мрачным при столь превосходной летней погоде. Здесь совсем тихо, но если открыть окна, то слышно пение птиц в кустах боярышника в саду. Отец и служанки считают, что я выгляжу лучше, чем до поездки, и сама я определенно чувствую себя лучше. Вы, в точности как Ваш сын, не считаете, что мне следует выражать благодарность за все добро, которое я увидела от Вас во время этой поездки. Однако нельзя не удержаться и, подобно капитану Катлю, не сделать об этом отметку332. Папа просит поблагодарить Вас от его имени и выразить Вам его уважение, что я и делаю.
С наилучшими пожеланиями всем Вашим близким, искренне Ваша,
Ш. Бронте.8 июля 1851 года
Мой дорогой сэр,
последняя лекция Теккерея была, надо думать, лучшей из прочитанных им. То, что он говорит о Стерне333, представляется мне совершенно верным. Его замечания о литераторах, их общественных обязательствах и личном долге также верны и исполнены умственной и моральной силы. <…> Собрание, посвященное международному авторскому праву, похоже, было бесплодным, судя по сообщению в «Литерари газетт». Я не могу понять, что именно сэр Э. Бульвер и другие сделали; и мне неясно, что вообще они могли бы сделать. Тезис о вреде, который наносит американской национальной литературе нынешняя пиратская система, выглядит весьма веским, но я боюсь, что издатели – честные люди – еще морально не готовы придать этим аргументам должное значение. Я склонна думать, что убытки, которые несут они сами в результате жесткой конкуренции с пиратами, волнуют их больше, однако могу предположить, что сегодняшнее положение вещей, плохое оно или хорошее, довольно трудно изменить. Что касается «френологического характера»334, то я лучше промолчу. По Вашему собственному признанию, Вам удалось найти наилучшую точку, с которой можно на это взглянуть, и я не стану говорить: «Смотрите выше!» По-видимому, Вы понимаете этот вопрос так, как хотели бы, чтобы все мы его рассматривали по отношению к себе. Если бы я имела право хотя бы шепотом дать совет, то сказала бы следующее: какой бы ни была Ваша личность в настоящее время, старайтесь изо всех сил, чтобы она не стала хуже. Опасайтесь деградации и падения. Будьте полны решимости улучшить нынешнее положение, старайтесь выйти за пределы достигнутого. Все люди с уважением относятся к определенным, принятым в обществе качествам и хотят, чтобы их соседи ими обладали. Однако немногих интересуют интеллектуальные способности ближнего, и немногие думают о том, как бы их расширить, если только эти способности поддаются улучшению и имеют пространство для роста. Мне кажется, даже если тяжелые жизненные условия и неумолимая судьба не оставляют человеку такого пространства и возможности для улучшения своих способностей, то ему будет полезно знать и крепко помнить, что такие способности у него есть. Если другие люди поражают Вас знаниями, приобрести которые у Вас не было возможности или Вы не приобрели их, потому что не знали, как их применить, – вспомните о своих способностях, и пусть эта мысль принесет Вам не чувство гордости, а поддержку. Если бы новые книги вдруг перестали писать, то некоторые из «знающих людей» оказались бы пустыми страницами: они только производят впечатление, они не родились с мыслями в голове или с чувством в сердце. Если бы я никогда не видела отпечатанной книги, Природа развернула бы передо мной свои разнообразные картины как непрерывный рассказ, который без всякого другого учителя дал бы мне знания не изощренные, но подлинные.
