Элизабет Гаскелл - Жизнь Шарлотты Бронте
Ваше предложение отправиться в Швейцарию чрезвычайно любезно. Оно предстало передо мной как мощное Искушение, но суровая Необходимость удерживает меня. Нет! Я не смогу поехать в Швейцарию этим летом.
Отчего редактор «Эклектика» убрал этот выразительный и живописный фрагмент? Вряд ли он оказался совсем бесчувственным к его красоте. Скорее, нашел в нем нечто богохульное. Бедняга!
Я совсем не знаю той покрытой садами местности, которую Вы описываете. Никогда ничего подобного не видела. Глядя на наши холмы, можно узнать о приближении лета только по появлению зелени – молодого папоротника и мха по лощинам. Настоящее цветение отложено до осени: именно тогда холмы вспыхивают темным сиянием, которое, без сомнения, отличается от розового цветения садов. В конце следующего месяца я собираюсь приехать в Лондон – очень тихо и на короткое время. Опасаюсь, что судьба не будет благосклонна, но надеюсь застать Вас в городе в одно время со мной. Если же все-таки такое произойдет, я буду чрезвычайно рада Вашему визиту. Передайте мои наилучшие пожелания миссис Добелл.
Искренне Ваша,
Ш. Бронте.Следующее письмо отправлено уже из Лондона.
2 июня
Я приехала сюда в среду, на день раньше, чем планировала, чтобы успеть на вторую лекцию Теккерея319, которую он прочел в четверг вечером. Как ты понимаешь, это было настоящее удовольствие для меня, и я очень рада, что не пропустила ее. Он читал в «Уиллис-румз», где проводятся балы клуба «Олмак»320: это огромный зал, расписанный и позолоченный, с длинными диванами вместо скамеек. Публика, как мне сказали, представляла сливки лондонского общества и выглядела соответственно. Я совсем не ожидала, что великий лектор узнает меня, когда перед ним сидят рядами его поклонницы – герцогини и графини. Однако он заметил меня сразу после того, как я вошла, пожал мне руку и представил своей матушке, которую мне раньше не приходилось видеть. Это тонкая, красивая, моложавая старая дама. Она была очень любезна и нанесла мне на следующий день визит вместе с одной из своих внучек.
Теккерей тоже заезжал, отдельно. Мы долго разговаривали, и я надеюсь, что теперь он знает меня несколько лучше, чем раньше, однако в этом нельзя быть уверенной, поскольку он и великий, и очень странный человек. Лекции его произвели поистине фурор. Это своего рода этюды, весьма характерные для него, оригинальные и сильные, и читает он с необыкновенной легкостью и вкусом, который я чувствую, но не могу описать. Перед самой лекцией ко мне подошел некий джентльмен, поклонился и сказал: «Позвольте мне, как йоркширцу, познакомиться с вами!» У него было странное лицо, не особенно красивое. Сначала я пришла в замешательство, а потом сказала: «Вы, наверное, лорд Карлайл321». Он кивнул и улыбнулся. Мы поговорили несколько минут очень приятно и вежливо.
Затем подошел познакомиться еще один человек, тоже объявивший, что он йоркширец. Это оказался мистер Монктон Милнс322. Затем подошел доктор Форбс, которого я была искренне рада видеть. В пятницу я отправилась смотреть Хрустальный дворец. Это волшебное, вдохновляющее, ошеломляющее зрелище – что-то среднее между сказочным дворцом духов и огромным торговым залом, однако не могу сказать, что оно в моем вкусе; лекция мне понравилась больше. В субботу я видела выставку в Сомерсет-хаус: около дюжины картин хороши и интересны, остальные большого значения не имеют. Воскресенье, то есть вчерашний день, можно было бы отметить белым камешком: бо́льшую его часть я была совершенно счастлива, не чувствуя ни малейшей усталости, ни волнения. Во второй половине дня я отправилась слушать Д’Обинье, великого французского323 протестантского проповедника. Было очень приятно, хотя отчасти и печально, вновь услышать французскую речь. Что касается здоровья, то я до сих пор чувствовала себя вполне сносно, особенно учитывая, что приехала сюда в нелучшем состоянии здоровья.
Дама, которая сопровождала мисс Бронте на упомянутую выше лекцию Теккерея324, говорит, что вскоре после того, как они заняли места, мистер Теккерей указал на ее спутницу нескольким своим знакомым, но мисс Бронте, похоже, этого не заметила. Однако время спустя, в течение которого многие собравшиеся оборачивались, а иные даже надевали очки, чтобы получше рассмотреть автора «Джейн Эйр», мисс Бронте сказала: «Боюсь, мистер Теккерей сыграл со мной шутку». Но затем ее увлекла лекция, и она перестала замечать внимание, которое ей оказывала публика, за исключением тех случаев, когда ей кто-то представлялся, как лорд Карлайл или мистер Монктон Милнс. По окончании лекции мистер Теккерей сошел с кафедры и направился к ней, чтобы узнать ее мнение. Об этом она впоследствии вспомнила в разговоре со мной и прибавила несколько замечаний, почти неотличимых от тех, что я впоследствии прочитала в «Городке», где нечто подобное совершает мсье Поль Эманюэль.
Он стоял у входа, когда наша компания покидала залу, он увидел меня и узнал, приподнял шляпу, подал мне руку и произнес: «Qu’en dites-vous?»325 – вопрос, характерный и даже в минуту его триумфа напоминавший мне о его беспокойстве и несдержанности, об отсутствии необходимого, на мой взгляд, самообладания и вовсе его не украшавший. Ему не следовало тотчас добиваться моего, да и ничьего, суждения, но ему оно было важно, и, слишком простодушный, он не мог этого скрыть, и, слишком порывистый, он не мог себя побороть. Что ж! Если я и осудила его нетерпение, мне все же нравилась его naivete326. Я бы и похвалила его: в сердце моем было довольно похвал, но увы! Слов у меня не нашлось. Да и у кого слова наготове в нужную минуту? Я выдавила несколько неловких фраз, но искренне обрадовалась, когда другие, подходя и расточая комплименты, возместили их избыточностью мою скудость327.
Когда они уже собирались покинуть залу, спутница мисс Бронте с беспокойством заметила, что часть собравшихся выстроилась в две шеренги по краям прохода, по которому им предстояло проследовать к выходу. Понимая, что промедление сделает ситуацию только хуже, она взяла мисс Бронте за руку, и дамы прошли между рядами восхищенных лиц. Во время этого шествия сквозь «сливки общества» рука мисс Бронте так дрожала, что ее спутница беспокоилась, сможет ли Шарлотта идти дальше, однако не решилась выразить сочувствие или каким-то другим образом попытаться придать сил Шарлотте, чтобы это не вызвало именно тех нежелательных последствий.
Разумеется, подобное бездумное проявление любопытства несовместимо с подлинной вежливостью. Об остальных днях пребывания в Лондоне пусть расскажет сама мисс Бронте.
Я сижу и пишу тебе этим утром, невероятно измученная. Весь день вчера и позавчера меня преследовали головные боли, постепенно нараставшие и в конце концов сделавшиеся совершенно невыносимыми. Я совсем разболелась и сегодня утром чувствую себя немощной. Надеюсь, что не увезу головную боль с собой в Хауорт. Похоже, я привезла ее тщательно упакованной в своем дорожном сундуке, и с самого приезда она меня не покидает. <…> С тех пор как я в последний раз тебе писала, мне довелось увидеть множество достойных описания событий. Среди прочего я видела Рашель, великую французскую актрису328. Однако сегодня мне точно не хватит сил ничего описать. Могу только пожелать тебе от всего сердца хорошего дня.
