Юрий Софиев - Синий дым

Твои слова о счастье, о любви,
О верности — «с тобой всегда и всюду!»
С какой осенней грустью я ловил —
Их никогда, поверь мне, не забуду.

Тот городок в апреле поневоле
В сирени окончательно увяз!
Сияние твоих счастливых глаз!
Сиянье, нестерпимое до боли!

Но как нам годы поравнять с тобой?
Твои и надвое помножить мало!
Я жил один. Бежал туман ночной.
И утро беспощадное вставало.

Шумели сосны в эту ночь прощанья.
И нашу встречу скрыл ночной покров.
Твоя рука в моей. Твоё рыданье.
Глубокое рыдание без слов.

И в памяти моей живой и вечной
Остались навсегда — тепло руки,
Отчаянно беспомощные плечи,
Барак и брандербургские пески.

Глубокая ночная тишина.
Вдали огни мерцающие — город.
Жизнь выпита почти до дна,
Так неожиданно и скоро.

А жажды я совсем не утолил
И не стою, склонившись у колодца.
Так молодо, так сильно сердце бьётся,
И кажется — ещё совсем не жил.

Лирической поэзии река!
Как Млечный путь на августовском небе,
Как жизнь — непостижимо-глубока,
Жизнь — вопреки всему!..

…Сегодня вспомнились мне Пиренеи,
Бискайского залива грозный шум,
Среди движенья образов и дум,
Далёкий образ предо мною реет…

Мария! Кудри чёрные как смоль!
В них синева морская отражалась.
Колеблет память сладостную боль,
Запечатлев навек любую малость.
Под гул волны я слушал голос твой,
Гортанный голос, низкий и горячий.
Потом сияла ночь. Шумел прибой.
Цвели магнолии на белой даче…

И вновь неумолимый зов дорог.
Звенели рельсы, или за кормою
Вода бурлила, иль шумел поток
На дне канала, где-то подо мною!
Я многим это сердце отдавал.
Тебя затмить они могли, быть может,
Но никогда я женщин не встречал,
Хоть отдалённо на тебя похожих.

Твой южный край, где дремлют Пиренеи,
Мария! Я навеки полюбил.
Где видно с гор, как океан синеет,
Где эти кудри тёплый ветер бил.

За преданность в глазах полузакрытых,
За тёплый шёлк доверчивых колен,
За привкус губ, покорных и несытых,
За неожиданный блаженный плен —
Спасибо и прощай!
Опять свобода
Неугомонную волнует кровь.
Но жадной памятью я сохраню на годы
Твою короткую, ревнивую любовь…

Мой детский мир такой уютно-тёплый,
Под маленькой иконкой в головах.
И через замороженные стёкла
Звезда рождественская в небесах.
Обсажен ёлками каток на речке.
И вот домой врываешься едва,
Уже трещат в большой голландской печке
Берёзовые жаркие дрова.
И мама Лермонтова напевает
У изголовья стихшей егозы.
И тихим белым ангелом сияет
Через кристалл счастливейшей слезы.

Всё так и вышло. Вставил ногу в стремя,
Махнул рукой, и вот за годом год…
И материнское поднявши бремя,
Заплакал белый ангел у ворот.
Но памяти, средь мусора и вздора,
Одно виденье сердцем вручено:
Тот дом, где у дощатого забора,
Под шум дубов, расстались мы давно…

Петрето, Бонифачио, Сертень.
Как радостно звучат для уха!
Из Портоверрио старуха
Сказала мне в тот августовский день:
«Кто раз увидел остров голубой,
Теряет сердце здесь навеки…»
Сияет Корсика передо мной
С тех пор, лишь я смыкаю веки.
Я со скалы, неловкий рыболов,
Ненужную закинул леску.
Зато легенды и дела веков
Летели с башни генуэзской.
Три имени — три горные орла —
Поборники народной воли.
Их память корсиканца сберегла,
Рока, Корео и Паоли!
Взлетало море синее у скал,
Легчайшей бешеною пеной.
И в дикой радости тебя я звал:
«Карабкайся сюда, Елена!»

Мы поднимались к перевалу
По нестерпимейшей жаре,
Наметив твёрдо для привала
Ту деревеньку на горе.

Дорога пыльной, серой лентой
Вилась среди сухих камней.
И вдруг за ледяным абсентом
Мы в кабачке нашли друзей.

И как уютно стало сразу
От простодушной теплоты,
И, помнишь, — не моргнувши глазом,
Яд мутный выпила и ты.

А по зелёной нашей карте
Чертил дорогу карандаш.
Через всю Корсику в азарте
Летел маршрут беспечный наш.

С друзьями новыми, как братья,
Расстались мы, сойдясь на час.
Так Корсика встречала нас
Благожелательным рукопожатьем.

Взъерошенный, взирает с удивленьем
Дрозд, лапку поджимая под брюшко.
Кустарники, деревья и селенья
Несмелым покрываются снежком.

И мы идём тропинкою знакомой,
Не узнавая столь привычный лес,
И мир, объятый снежною истомой,
Затих под снежной тяжестью небес.

Смотри, как изменяется природа:
Покрыты шапкой снеговою пни.
И память вдруг зачёркивает годы,
Ребяческие возвращает сны.

След беличий бежит цепочкой узкой,
А я вдыхаю радостно озон.
Подумай-ка, такой ручной, французский,
Лес — снегом — в край родной преображён.