Эндре Мурани-Ковач - Флорентийский волшебник
На сад спускался предвечерний туман. Отчеканенные осенью золотые листья тихо шуршали, выстроившиеся вдоль ограды большеголовые георгины поникли. Близость вечера, к тому же осеннего, навевала грустные мысли о бренности бытия, а стройное обнаженное тело Давида олицетворяло вечное торжество юности и силы.
– Нет, ты вглядись, вглядись хорошенько, – проговорил мессер Андреа.
Леонардо был смущен. Он никак не мог разобраться в овладевшем им странном чувстве. Взгляд его соскользнул с бронзовой фигуры, у пьедестала которой цвели посаженные садовником цикламены, чьи нежные, бледные лепестки еще не ужалили холода.
– Учти, это крупнейший ваятель, – вздохнул мессер Андреа. – Удастся ли и мне когда-нибудь создать нечто подобное?
– Давид, тот самый, что победил Голиафа… – прошептал Леонардо, снова обратив взгляд к скульптурному изображению. – Пастушок! Наверное, он тоже любил животных, луга, леса. И, конечно, много бродил. Потому такой поджарый! – И в его наблюдательных глазах блеснул свет каких-то новых мыслей.
Верроккио сдвинул брови.
– Правда, он худ. Но не в этом дело. Главное, что перед тобой изображение обнаженного человеческого тела после более чем тысячелетнего перерыва. После мрачных столетий невежества и задавленности мой учитель Донателло впервые осмелился отлить в бронзе нагое тело человека. Он является продолжателем великолепных эллинских и римских традиций!
Они распрощались со статуей и покинули дворец Медичи. Обойдя Соборную площадь, Верроккио повел Леонардо по темным узким проулкам, по дороге рассказывая о виденных им в Риме руинах былой славы.
Наконец Верроккио остановился возле неприметного домика.
– Ты хорошо разглядел статую? Давай-ка теперь навестим ее творца.
На крылечке сидела старая, морщинистая женщина.
– А, это вы, мессер Андреа? Как хорошо, что вы пришли. Уж на этот раз вам не придется уйти голодным.
– Помилуйте, любезная Тереза, я ведь никогда не бываю голоден.
– Ладно, ладно, рассказывайте. Помню вас еще учеником. В то время вы могли бы съесть даже камни, из которых дом этот сложен. А ведь тогда они еще не крошились так, как теперь! Знаете, у нас сегодня гости. Арендатор привез из деревни настоящие лакомства. А ведь бедный маэстро, увы, уже ничего не может есть. Только попивает крошечными глоточками бульон да молочко. И не диво – девятый десяток пошел. В таком возрасте человек больше ничего и не желает – что касается пищи, конечно, – ибо маэстро желает спасения своей души, а еще он непрочь бы отправить ко всем чертям своих племянников со всей родней, которые только и делают, что ходят и досаждают ему. Не из любви! Не думайте, пожалуйста! Это народ алчный. Зарится на наследство… Старуха продолжала ворчать себе под нос. Верроккио переступил порог первой комнаты. Из кресла у окна выкатился толстый флорентинец.
– А, маэстро Андреа!
– Да-да, мессер Россо. А вот это – мой самый юный ученик.
– Хорошо, что вы пришли, маэстро! По крайней мере избавите моего дядюшку от нежеланного посетителя. Этот мужлан явился из небольшого поместья дядюшки в Прато, он арендует его. И только и знает что ноет.
– А как чувствует себя маэстро? – спросил Верроккио.
– Как всегда. на ладан дышит. Потому при нем постоянно находится кто-нибудь из семьи. Сами понимаете…
Верроккио вошел в спальню с закопченными стенами. Леонардо испуганно выглядывал из-за его плеча. На постели лежал иссохший старец. В мерцающем свете подвешенной у изголовья лампады его лицо с ввалившимися щеками казалось окаменевшим. Но его оживляли глаза, проницательные, быстрые. Возле кровати, прямо на голом полу, сидел высокий худой человек с черными волосами. При виде гостей он тотчас поднялся.
– Ну, я пошел.
Со стороны постели прозвучал хрипловатый, совсем тихий, как легкий вздох, голос:
– Оставайся, Джованни! – Но тут же увядшие губы растянулись в улыбке: – Андреа!
Его быстрый взгляд с Верроккио перескочил на Леонардо, изучающе задержался на его лице.
– Мой ученик. Сын сэра Пьеро да Винчи. Я уже говорил тебе о нем, мой учитель. Я привел Леонардо к тебе. Благослови его. Он достоин этого.
Леонардо смущенно опустил глаза. Арендатор оторопело молчал.
– Вот как? – послышалось с порога ехидное замечание толстяка.
– Уходи! – задыхаясь, проговорил старик, повелительно взглянув на него. – Уходи.
– Хорошо, дядюшка! Хорошо, – примирительно сказал толстый племянник и исчез.
Больной некоторое время смотрел на дверь, затем возмущенно прошептал:
– Украл у меня кубки. Меня грабят. Все обирают меня. И ждут моей смерти. Но они ошибаются. Имения моего им не видать. Оно будет твоим, мой верный Джованни.
Арендатор схватился рукой за подбородок. Леонардо заметил, какие у него узловатые пальцы.
– Ты, Андреа, завтра приведи ко мне какого-нибудь нотариуса, – хватая воздух ртом, часто говорил старик. – Лучше всего отца этого мальчика. Ладно? Подойди ко мне, мой мальчик! Дай посмотреть на тебя. Хоть глаза у меня уже слабые и параличом я разбит, но все еще могу отличить настоящего человека. Итак, ты желаешь стать ваятелем?
– Живописцем и ваятелем! – выпалил Леонардо. Его Звонкий голос будто струя свежего воздуха ворвался в застоявшуюся атмосферу комнаты. Возле больного старика до сих пор все ходили на цыпочках и даже приезжий арендатор осмеливался говорить только шепотом.
– Ты думай о двух вещах! – прохрипел Донателло. – О двух!
Взгляд его витал вокруг светлокудрой головы юноши, скользил по его стройному стану.
– Как ты похож на… на моего Давида!..
При последнем слове Леонардо содрогнулся. Он понял, что его так смутило при виде статуи. В мозгу стала вырисовываться забытая картина. Воспоминание об одном летнем дне, когда они с Никколо, решив выкупаться, сбежали к Арно и на глади тихой воды он увидел вдруг себя обнаженным.
– Как мой Давид, – повторил Донателло.
– Я видел его. Недавно. Не прошло еще и получаса, – улыбнулся Леонардо. – Очень… очень хорош, – добавил он.
Верроккио положил руку на одеяло больного.
– Мой учитель! Ты только что посоветовал Леонардо думать о двух вещах. Но ты не сказал, о каких.
– О каких? Разве ты не понял? – Веки у Донателло затрепетали. – Андреа! Ведь ты знаешь. Я научил тебя этому! Научи и ты его. Думать о красоте. И о правде.
«Красота и правда, – повторил мысленно Верроккио. – Бедный учитель мой. Тень прежнего маэстро. Твое тело лишено возможности двигаться. Тебе не видать больше красоты. Дом твой уже разграбили. А где найдешь ты правду?
– Слышишь ли ты, мальчик? – Легкие Донателло шумно втягивали воздух. – Слушай меня внимательно. Смотри, ничего не упускай из виду! Храни верность красоте и правде! Жизнь… – Он поднял высохшую, жилистую руку. – Жизнь… – И махнул рукой. – Ты, Андреа, хочешь, чтобы я его благословил?
