Василий Минаков - Гневное небо Тавриды
В морской пехоте Борис стал таким же своим, каким был и в морской авиации. Мерз ночами у пулемета, отбивал бешеные атаки остервеневших от неудач фашистских горноегерей, ходил в контратаки. В одной из рукопашных схваток был ранен и, наскоро подлечившись, вернулся обратно к своим "братишкам"...
В октябре его вновь направили в авиацию. Но вернуть в полк сочли, видимо, нецелесообразным.
В нашем 5-м гвардейском авиаполку Громов успел налетать немного. Но каждый, кто с ним летал, запомнил его почерк - твердый, раскованный, легкий. И - благородство, иначе не скажешь. Великодушие по отношению к менее опытным, а может, и менее храбрым воздушным бойцам.
18 ноября он и Николай Новиков наносили удар по вражескому транспорту. Самолет Громова атаковали два "мессершмитта". Спокойно маневрируя, Борис предоставлял своим стрелкам возможность отбивать атаку за атакой. Один из "мессеров" задержался на развороте и тут же получил от воздушного стрелка Петра Довбни смертельную пулеметную очередь. Второй в это время успел выпустить очередь по торпедоносцу. Задымил мотор, началась тряска. Машинаплохо слушалась рулей. Борис хладнокровно боролся за ее жизнь. Сберегая каждый метр ускользающей высоты, дотянул до побережья. Затем и до своего аэродрома...
Тогда не погиб. Как и в десятках подобных переплетов на Севере. Как и в морской пехоте. А тут... Средь бела дня, на своем аэродроме, в учебном полете... А впрочем, какой учебный? Каждый полет на войне - боевой. И ввод в строй полка новых воздушных бойцов - такая же боевая задача, как и уничтожение вражеских кораблей. Может быть, еще и сложнее, недаром же ее поручают самым опытным, самым искусным пилотам.
Погиб смертью храбрых...
Вот и мой следующий вылет не в полном смысле был боевым. А стоил как бы не двух торпедных. По его нужности, необходимости на войне.
"Круглый" был вылет на моем личном счету - стопятидесятый. Это, наверно, имел в виду замполит, предложив тогда "отложить" наше скромное торжество в столовой.
Удивительная у Ивана Григорьевича память. Нет, удивительная душа!
Конечно, неплохо бы украсить нашу видавшую виды пятерку" еще одним корабликом на фюзеляже. Поставив под ним и кругленькое число...
Но это все не серьезно. Положение партизан в Крыму хуже некуда: зажаты карателями в горах, обороняться почти нечем, а есть и вовсе нечего...
13 декабря - самая середина "глухого" месяца. Погода такая, что удивительно, как вообще разрешают взлет. "Доверяют", подчеркивает Иван Григорьевич.
Приходится доверять.
- Вам там уже каждый кустик знаком! Хохочем. Гору-то хоть бы какую сквозь эту муть разглядеть.
- Во всяком случае, помните, ребята, - голос замполита серьезен. - Вас ждут, о вас мечтают! Мечтают, понимаете? Сберегая последнюю сотню патронов, последний сухарь...
В машине и под фюзеляжем - предельный груз.
Прилуцкий советует взлететь попозже, пересечь побережье в темноте. Погода погодой, но догадаться нетрудно: не с неба же падают к партизанам боеприпасы и сухари. То есть, что именно с неба и падают, и несмотря ни на что.
В самом деле, у берега "мессеры" могут перехватить. Решаем стартовать за полчаса до наступления темноты.
Последние напутствия.
- Только что передали: за вашим полетом будет следить командование флота! Но главное, помните, что сказал. О вас мечтают!
И вот под крылом сплошная рябь. Кое-где возвышаются башенки - облачность кучевая. Но это ничего не сулит. Так, нужно же на чем-нибудь дать остановиться взгляду.
- На что надеемся, штурман?
- На господа бога. Там же голодные ждут... Берег пересекаем в районе Алушты. Как и рассчитано, в темноте. На всякий случай выполняю противозенитный маневр. Будто и в самом деле надеясь кого-то задобрить.
По времени - район сброса. Прилуцкий молчит. И вдруг:
- Разорванная, командир! Выбери окошечко, нырни метров на четыреста...
И в самом деле. Везучка! Надо же, именно в этом районе... Выбираю, ныряю. Внизу темнота...
- Вижу сигнал! Доверни вправо на десять...
Несколько секунд, и мешки из бомболюков сброшены. Панов и Жуковец что-то замешкались. Делаю повторный заход.
- Груз в воздухе, командир! Все парашюты раскрылись!
- Видели точно?
- Все!
Разворачиваемся на юг. Спустя полтора часа машина мягко касается земли родного аэродрома. Умолкают моторы, гаснут прожектора. Тишина и покой ощутимо облегают кабины.
- Много ли человеку на войне надо для счастья, - философствует явно довольный Прилуцкий, сбрасывая парашют и с удовольствием разминая богатырские плечи. Тут же с беспокойством оглядывается на полуторку. - Сдается, что-то было отложено, вроде как на сегодня... Не помните, командир?
Мое внимание привлекает Жуковец. Вертится подозрительно возле.
- Ну? - ловлю его за руку, предчувствуя неладное. В самом деле, уж слишком все гладко.
- Не знаю, правильно ли я сделал... - мямлит явно нарочно, помогая стянуть с плеча лямку.
- Ну? - сжимаю его напрягающийся в ответ бицепс.
- Да вы не бойтесь! (Я же и должен бояться). Перед отлетом газеты дал замполит, в мешок партизанам... А я в них еще и записку...
Ну вот.
- Еще? А знаешь, что за это бывает? А если к фрицам мешок попадет?
- Не попадет! А если бы... так и пусть думают, что это он сам...
Последние слова проходят уже мимо сознания. Замполиту придется, конечно, доложить. Хорошо, если этим и обойдется. Обойдется, жди...
- Говорю, не беспокойтесь! Между костров положил, точно видел...
Видел. А что же тогда юлит? Да и поди докажи, что он видел...
Масла в огонь подливает Прилуцкий. От злости: из кабины полуторки то и дело высовывается шофер.
- Хорошенький агитпроп! - замечает как о решенном. - Знаешь, что фрицы в газетах раззвонят? Что Громова сбили! Того! Имя-то указал хоть? Впрочем, поди им доказывай, что не слон!
Жуковец изумленно вскидывает ресницы. Такой оборот ему в голову не приходил. И вдруг взрывается:
- Да что вы все - фрицы да фрицы! Нарочно же выждал! Второго захода, чтобы наверняка... За свои беспокойтесь, штурман! В том разве дело? Перед майором как-нибудь отчитаюсь...
- Ну-ну, отчитайся, - мрачно кивает Прилуцкий. - Поехали, командир?
Что-то не очень и хочется ехать. Громов? При чем тут... Ах тот, герой... Много ли человеку... А для несчастья много ли надо?
Вмешивается молчавший до сих пор Коля Панов. По профессии с подобными делами он знаком лучше всех.
- Что написал-то? - склоняется к другу. - Хоть бы мне показал.
- Да ты-то при чем! - сбрасывает с плеча его руку рассвирепевший Сашка. Командира касается! И меня! Не учел, что полет у него... круглый. Из башки вылетело, понимаешь?
Чувствую, как отлегает от сердца. В уши возвращается привычный моторный гул.
