Татьяна Свичкарь - Дело человеческое
…После войны, после этих тяжелых послевоенных лет — я не могу голодать. Я до сих пор сына Олега по утрам спрашиваю:
— Ты покушал? Кофе выпил?
Он говорит:
— Мама, я уже не могу этого слышать…
* * *Мамин брат, возвращаясь с фронта, заехал в Сталинград. Увидев бедственное положение сестры, перебивающейся с хлеба на воду вместе с дочерьми, он предложил одну из девушек прислать к нему в Астрахань — учиться.
Алиса к тому времени выдержала огромный конкурс в фельдшерско-акушерскую школу. Забегая вперед, скажу, что она ее окончила на «отлично», а после, в числе пяти процентов таких же отличников была зачислена в медицинский институт.
Мама предложила мне с помощью ее знакомого устроиться на завод — лаборанткой. Но за плечами у меня было только семь классов. Такую неквалифицированную работницу могли уволить в любой момент.
Надо было окончить хотя бы техникум. Я решила воспользоваться предложением дяди, и поехать в Астрахань. Этот город война пощадила. Учебные заведения остались целы — можно выбрать, куда поступать.
Я поехала с большим деревянным чемоданом. Мама предупредила, чтобы я была осторожна — вокруг столько воров! Мне купили билет четвертого класса — эти места находятся в трюме. И собрали немного еды в дорогу. Помидорок мама принесла с рынка, еще чего-то…
А вы бы знали, как я наголодалась! И без конца доставала ключ, открывала большой замок на чемодане, доставала кусочек какой-нибудь еды — то помидорки откушу, то от хлеба отщипну — и опять чемодан закрываю. Голову на него кладу. Там были такие решетчатые лавки и чемодан вместо подушки.
В конце концов, соседи, которые ехали рядом, не выдержали.
— Девочка, ты уж достань, что там у тебя… Покушай, наешься… Ты же каждую минуту — открываешь чемодан, закрываешь… И не надоело тебе…
Действительно, надо было взять какую-то порцию, и потом хотя бы час или два не есть.
Приехала я в Астрахань ночью, часа в три, и пошла по улице. А в то послевоенное время — было много жулья. Раздевали, избивали… Но меня Бог хранил. Дошла я благополучно до дядиного дома.
Но как же была недовольна его жена! Они оба ахнули, что я приехала… Не ждали…
Когда-то, в трудные годы, мама сделала немало доброго для своего брата. Подкармливала его. Он вспоминал, какие она делала вареники с каймаком — это такая сметана топленая, с пенками. Вареники плавали в каймаке. А отец дядю вообще спас от расстрела — об этом я уже рассказывала.
И вот дядя вроде бы вознамерился отплатить нашей семье добром за добро, но ничего не вышло. Его жена… Это была его вторая жена… Первую он привез из Ульяновска. Ее звали Лидой. Она была дочерью известных врачей. Красавица, волнистые волосы. Очень хорошо шила. Из бабушкиных обносков нашила мужу таких рубашек, под старину… Он в них ходил. И носил галстук — «бабочку».
Еще — она замечательно рисовала. И в карандашах, и в красках. Помню рисунок, он мне особенно нравился… Заборчик: несколько кольев и два бревнышка, и на верхнем бревнышке сидят двое, а на нижнее — ножки поставили. Боком повернулись, и целуются…
…Как-то раз Александр с женой поехали за город. Мама с ними была, и бабушка. Поехали на подводе — отдохнуть, в воскресенье. Догнала их грузовая машина. За рулем — молодой парень. Увидел красивую женщину — Лида сидела с краю, только ножки с подводы свешивались. Шофер решил пошутить. Стал подъезжать вплотную к ее ногам. И в последний момент — свернул. А она напугалась — и именно в эту вот секунду спрыгнула с подводы. И попала под колеса. Насмерть.
Потом муж в морге носил ее на руках и читал стихи. Он раньше никогда не читал стихов, а тут у него прорвалось. Стихи о любви.
И когда я родилась — меня назвали Лидой — в память о ней. А дядя Саша долго не женился. Но потом нашел эту, прости Господи, дуру. Она его никуда одного не отпускала. Даже на футбол вместе с ним ходила. И на работе — сидела рядом и вязала чулки. Он главный бухгалтер, вокруг люди, а она сидит и смотрит, чтобы никто из молодых женщин-бухгалтерш не вздумал с ним кокетничать. Тогда же время послевоенное, мужчин мало… А Александр Кузьмич был красивый. Волосы кудрявые, одевался как артист.
Один раз женщины затеяли пригласить его на праздник. Попросили — может быть, вы как-нибудь вырветесь? Стол уже будет накрыт…
И он пришел. Но в самый разгар веселья за ним явилась супруга. Уже вино разлили по фужерам… Она как взялась за края скатерти, как рванула — все на пол… И мужа увела.
Остались женщины и без Александра Кузьмича, и без угощенья.
Так вот, поселили меня дядя с тетей в коридорчике. Как там было холодно! Вода в ведре стояла ледяная. А я и так намерзлась в Сталинграде, поэтому особенно страдала.
И еще я голодала. Дошло до того, что объедки поднимала на базаре. Карточки свои мы сдавали в техникум, и раз в сутки нас кормили. Давали только обед. Утром встаешь голодная, идешь на учебу и сидишь восемь уроков — четыре пары по два часа. Потом бежишь в столовую получить суп. В этой миске было всё, все наши «талоны». Не рыба даже, а кости рыбные плавали в супе — успевай их только выплевывать. И перловка. Хлеб я берегла на ужин, иначе не заснешь.
А дядя, оказывается, написал заявление, что к нему приехала племянница из Сталинграда: раздетая, разутая, лишившаяся в войну всего. И ему выписали по пятьдесят килограмм сахарной свеклы, картошки, и много чего другого. И все это было спрятано в лари. Все заперто. Уйдут дядя с тетей на футбол — я подойду, замки потрясу. Сахарная же свекла — она сладкая как мед… Мне так хотелось хоть кусочек… Но замки большие, надежные… Я их потрясу и отойду.
Как-то раз я зашла в их комнату — там были голландка и плитка. Я хотела налить из чайника горячей воды. Так тетя меня ударила между лопаток и вышвырнула в коридор. Пришлось зачерпывать воду из ведра, что стояло в моей комнате. Я хотела запить свой кусок хлеба. А в этой воде плавал лед.
…А потом они захотели, чтобы я обрезала косы. Мне бабушка в войну их сберегла — мазала голову керосином. Бельевые вши были, а голова — чистая. И тут… эта… требует… чтобы завтра же кос не было. Сколько можно издеваться?
— Нет — говорю, — Не обрежу.
— В чужой монастырь со своим уставом не ходят! Не хочешь слушаться — так пока пароходы не встали, отправляйся домой, в Сталинград, — отвечают мне.
А куда я поеду — от бывших одноклассников я уже отстала. Идти бутылки мыть на завод?
Тогда я пошла к директору техникума, рассказала ему о своем положении, и попросила место в общежитии.
Но общежитским тоже приходилось несладко. Углы строения промерзали, постельные принадлежности, которые выдавали студентам, не вещи — слёзы. Одеяла тоненькие, байковые… Лишь крепкие здоровьем ребята и девушки могли освоиться с таким бытом.
