Наталия Ильина - Иными глазами Очерки шанхайской жизни
— Да мы и так здороваемся. Что вам от нас надо?
— Не так здороваетесь! Уважение к хозяину надо показывать. Неучи. Дуры.
Вечером происходил расчет. По бюсту хозяйки заранее проходила волна. Перебирая толстыми, красными пальцами какие-то бумажки, она говорила:
— А ты, Катерина, сегодня два раза по телефону звонила. Минус тысяча.
— Почему тысяча? Для служащих вызов 300 долларов.
— Это кто сказал? А? Ну, не знаю! Значит, минус 600. Расческа, мытье. Так. Минус 7 тысяч за мыло.
— Вячеслав Иваныч, почему за мыло семь тысяч? Никогда мыло на одно мытье столько не стоит!.
— А! Ну, значит, за полотенце. И вообще отвяжитесь. Сказано: семь, значит, семь. Я для вас тут мух бью, за это и высчитываем, ха-ха! Не разговаривать. Не нравится — к черту! Не держу! К черту!
И вот как-то шесть мастериц, после очередной сцены вечернего расчета, заявили, что больше работать не будут, — хозяин был поражен до глубины души. Эти тихие, бессловесные женщины, почти каждый вечер уходившие домой в слезах после бесстыдных обсчетов и хозяйского «остроумия», вдруг заговорили:
— Не можем больше. Вот… Все решили! Хватит на нас ездить!.. Всю войну терпели.
— И не в деньгах дело. А надоели нам ваши оскорбления.
— Именно. Нас оскорбляете. Родину нашу оскорбляете. Не желаем больше…
— Лучше голодать, чем у вас работать…
По бюсту хозяйки шла настоящая буря. Хозяйка задыхалась…
— Лидка, — кричала она. — Ты мне еще 300 долларов за вызов телефонный не заплатила. Мерзавки!
Хотела сказать еще что-то, не нашлась, бюст ее волновался, глаза готовы были выпрыгнуть.
Хозяин, сначала молчавший от удивленья при «бунте рабов», вдруг обрел дар речи:
— Вон, — орал он, топая ногами, — вон! Не вы уходите, я выгоняю! Вон! Выгоняю за то, что по домам тайно бегали на завивки и мне не платили… Вон!
Потом в парикмахерской стало пусто и почти темно. Горела лишь лампочка у кассы. Хозяин прохаживался со своей хлопушкой, и на лице его было написано тяжелое недоумение.
Он искренне не понимал, в чем дело. За годы «власти» он привык самодурствовать и безнаказанно говорить все, что ему нравилось, так что случившееся не укладывалось в голове. Вдруг, нате, обиделись! Ушли!..
И оскорблял-то он часто не со зла, а по привычке, — что с нищими, подневольными считаться?..
Он ходил по полутемной парикмахерской, и «хлоп, хлоп» его хлопушки звучало удивленно, обиженно и негодующе.
— Вяченька, — сказала жена, все еще считавшая деньги, — тут 800 долларов не хватает. Видно, не углядела за сетками. Поди теперь ищи их. Горе какое!
— Отстань! — обозлился хозяин.
Ушли. Куда ушли? Может быть, к конкуренту? Сейчас война кончилась, везде огни, парикмахерские заработают. А тут пусто, темно… Ничего, наберу новых! Дур много. Я их выдрессирую. По ниточке будут… Но война кончилась. Дурам теперь легче жить станет… Может, набрать новых будет не так просто? Ничего. Наберу. Выдрессирую!
— Выдрессирую! — громко и злобно крикнул он.
— Ты о чем, Вяченька?
— Ни о чем! Отвяжись…
И хлопушка сказала «хлоп» с убедительной яростью.
ВОПЛЬ ШАНХАЯ
Утром женщины вооружаются корзинками и идут на базар.
На базаре пахнет сырым мясом и чем-то непонятным, но чрезвычайно неприятным. У непривычного человека на базаре кружится голова от этих сложных запахов, от слякоти на каменном полу, от гула голосов и выкриков продавцов. Поэтому для начала рекомендуется ходить с опытным человеком, с какой-нибудь знакомой, знающей все ходы и выходы. Она будет идти вперед решительной походкой человека, твердо знающего, что ему нужно, а вы будете плестись вслед за ней, стараясь сохранить равновесие на скользком полу.
Мимоходом она будет вас учить жизни, показывать, что на этом лотке продают только «буффало»[18], а там торгует овощами торговец, известный своей нечестностью, и покупать у этого торговца ни в коем случае нельзя. Видя вашу опытную знакомую, нечестный торговец выразительно и презрительно сплевывает на пол, а она, гордо вздернув голову, проплывает мимо, и вы сразу понимаете, что между этими двумя существует давняя и крепкая вражда.
Потом вы подходите к другому овощному лотку, у которого в позе глубокого отчаянья застыли фигуры с корзинами в руках, и узнаете новую цену на картошку и тоже застываете в позе отчаянья. Ваша опытная знакомая не теряется, ставит корзину на пол и, подбоченясь, начинает наступать на торговца. Между ними происходит красочный и яркий диалог на неизвестном лингвистам, но всем нам понятном языке, в результате торговец понижает цену, ваша знакомая успокаивается, и начинается церемония взвешивания.
Вы идете дальше, стараясь не поскользнуться на рыбьей чешуе, а ваша знакомая останавливается, поднимает большую рыбину и устремляет внимательный взор ей под жабры. Что она там видит, неизвестно, но на лице ее отражается неудовольствие, а вы с тоской чувствуете, что сложному искусству покупать на базаре надо терпеливо и долго учиться, и не каждому это искусство дается.
— В этих чертовых китайских весах я тоже ничего не понимаю,
— признается ваша наставница, — а только надо делать вид, что вы все понимаете. Тыкайте пальцем и кричите: «Но коррект! Мор, мор!»[19] — и он обязательно прибавит.
А вокруг снуют представительницы прекрасного пола, вышедшие на утреннюю борьбу с жизнью, и решительна их поступь, а корзины в их руках напоминают оружие.
Среди них вы видите вчерашнюю «фам де люкс», которую можно было встретить раньше только в парикмахерской или в кафе. На ней почему-то надеты зеленые пижамные штаны — может быть, это специальный костюм для базара? Палец с красным ногтем угрожающе тычет в грудь мясного торговца. «Фам де люкс», видимо, уже освоилась с новой жизнью.
Вокруг гул голосов:
— Ливер. Уот? Севен?[20] Люба ты слышишь? Они с ума сошли!
— Буффало! Что он мне говорит? Я же вижу: буффало и буффало!
— Так ты дай на обед баранину.
— Как я могу дать баранину, когда у Исая расстройство. Ты же знаешь его желудок! Это не желудок, а горе жены.
— Боря немного заработал, так я хочу купить на четыре дня.
— А что? Вы что-нибудь слышали?
— При чем тут «слышали?» А просто спокойнее. Мало ли что…
— … Из туфы[21]. Совсем получается как творог.
Потом вы идете домой, и вокруг привычные и обычные картинки Шанхая.
На тротуарах валяются нищие, и мимо них, не глядя в их сторону, быстро и равнодушно проходят люди и бойко торгует переносный «съестной лоток», и тут же на тротуаре живет своей жизнью вся семья торговца, прихватив с собой самого маленького, который лежит в корзине, укутанный в какое-то тряпье.
