Борис Тихомолов - Романтика неба
Кирилл бросил на меня благодарный взгляд.
— Послезавтра я бы смог…
— Послезавтра начнутся занятия, — бесцеремонно перебил его Георгий. — Так что валяй по домашним делам. — И ко мне: — Ну, а ты приходи обязательно, сам понимаешь. — И дернул шеей, будто ему тесен воротник. — Ну, я пошел. Пока!
Только по пути домой я признался Кириллу, что забракован. Тот всполошился:
— Как же это?!
— А вот так: «столярикум-малярикум».
— Что же делать-то?
— Не знаю, буду ходить.
— Прогонят, — сказал Кирилл. — Тут строго. Авиация. И вход по пропускам.
— Все равно буду! — обозлился я. — В дверь прогонят, полезу, в окно. Через забор буду лазить! Мне обратной дороги нет.
Кирилл скис по-настоящему, и то его искреннее участие тронуло меня и подожгло. Я почувствовал себя уверенней.
— Ладно, — сказал я. — Как-нибудь обойдется. Тут надо хорошо обдумать все.
На следующий день я пришел раньше всех. Знакомый узбек открыл мне калитку. Я сказал ему по-узбекски: «Здравствуй, отец!», он засиял, засветился в доброй улыбке: «Алейкум салам, ул бала!» — и проводил меня взглядом до самых мастерских.
Вскоре пришел и Николай Степаныч, а потом и ребята-комсомольцы. Георгий почему-то еще не появлялся. Инструктор дал нам указания, и мы принялись таскать верстаки, прикручивать тиски, развешивать схемы, плакаты, разбирать и раскладывать по полкам инструмент. Инструктор то и дело поторапливал нас, тряся кисточкой на феске: «Живей, живей, ребята! Живей!» А мы и так поворачивались живо: работа уже подходила к концу все расставлено, развешено, разложено, осталось только мусор подмести.
Мы с Сазоновым перетирали ветошью напильники и молотки, когда появился Дубынин и с ним два парня с туго набитыми мешками за спиной. Бросили мешки на верстак, принялись отряхиваться и обмахиваться: жарко. Подошел инструктор. Георгий ему что-то доложил, тот одобрительно закивал своей турецкой феской и, обернувшись, крикнул:
— Сазонов, ко мне!
Тут прозвенел звонок на обеденный перерыв. Мы кинулись было к дверям, чтобы пораньше прибежать в столовую, но нас остановили.
— Отставить! — повелительно скомандовал инструктор. — Прошу всех сюда!
Мы собрались в недоумении: что еще такое тут будет?
Инструктор сказал:
— Дубынин, постройте комсомольскую бригаду.
У меня екнуло сердце: «Комсомольская бригада?!». Значит, я в комсомольской бригаде?!
Георгий щелкнул каблуками.
— Есть построить комсомольскую бригаду! — Долговязый, как аист, шагнул, вытянул руку: — По ранжиру… станови-ись!
Мы быстро разобрались по росту.
— Ррравня-йсь!.. Смирррна-а! — повернулся кругом, четко отпечатал шаг, лихо взял под козырек. — Товарищ инструктор, комсомольская бригада по вашему приказанию построена!
У меня мурашки побежали по спине: до чего же здорово! Ну и молодец Георгий! И где он так научился?
— Вольно! — сказал Николай Степаныч.
— Вольно! — громко повторил Дубынин и, встретившись со мной взглядом, подмигнул. И я вдруг подумал, что эта торжественная церемония имеет какое-то отношение и ко мне.
Теперь мы смотрели во все глаза на Николая Степаныча и ждали, что он скажет.
— Товарищи! — как-то размеренно и веско заговорил инструктор. — По поручению дирекции и парторганизации авиамастерских объявляю вам благодарность за добросовестную работу по оборудованию учебных классов и цехов. — Он взволнованно запнулся. — От меня лично вам тоже благодарность. Спасибо вам, ребята. И… мы решили тут, чтобы вас, комсомольцев-активистов, все знали и видели, преподнести вам, в качестве награды, ботинки, рабочие костюмы и к ним — комсомольский значок и значок «Добролета».
Ребята тихо ахнули, а я чуть не упал от радости.
Такие значки! Ведь это ж, для меня важнее важного!..
Николай Степаныч повернулся к Дубынину:
— Прошу раздать награды!
Как во сне принимал я рабочий костюм и ботинки из рук Дубынина. Вручая подарки, он опять мне хитро подмигнул:
— Ну вот, видишь, как все хорошо получается!
Обедать мы, конечно, не пошли. Инструктор сказал: «Подберите мусор и можете быть свободными». Мы подобрали, подмели, переоделись, привинтили комсомольские значки. А вот значок «Добролета» куда? На фуражку бы….
А вообще здорово получилось! Рабочий костюм был мне как раз впору: черные брюки, черная куртка с четырьмя накладными карманами, новые ботинки.
Сазонов, красуясь перед оконным стеклом, вдруг сказал:
— Братцы, я придумал! У сквера в лавчонке продаются фуражки защитного цвета. Они дешевые. Давайте их купим и на них значки!
Идея всем понравилась, и мы гурьбой отправились в город. Продавец, тучный персиянин с большущим носом, радостно хлопал себя руками по жирным бедрам, когда мы в один миг купили у него тринадцать фуражек.
— А, спасыба, маладый люд! Ай, спасыба!
Дома я произвел фурор. Мать, увидев меня, всплеснула руками:
— О-о-о! Отец! Отец! Иди-ка сюда скорее, посмотри на сына!
Из другой комнаты, шлепая домашними туфлями, вышел отец. В очках, с газетой в руках. Снял очки, выпрямился, посмотрел, погладил бороду, взволнованно кашлянул:
— Ну и ну-у-у! Молодец, молодец. Ничего не скажешь, умеешь своего добиваться. Поздравляю, сынок…
Мне бы тоже порадоваться, а у меня от этой родительской гордости в груди словно кошки когтями проскребли. Я умею своего добиваться?! Чего я, собственно говоря, добился? Ничего пока. Меня-то ведь не приняли!..
А вдруг?
Утром ко мне зашел Кирилл.
— Ну, ты пойдешь? — шепотом спросил он, оглянувшись на дверь.
Я кивнул головой и стал одеваться; предвкушая заранее, какой эффект произведет на него моя форма. Еще не сознавая ситуации, он уставился на мои новые ботинки, начищенные с вечера. Потом взгляд его скользнул по брюкам, тоже с вечера предусмотрительно положенным под матрас и сейчас держащим умопомрачительную стрелку. Нижняя чистая рубаха заправлена в брюки. Я, посматривал на себя в зеркало, был доволен собой. И вообще, на душе у меня не было паники. Кирилл чувствовал это и был в недоумении.
Натянув свитер, я не торопясь снял с вешалки куртку и, держа ее перед самым носом Кирилла, стряхнул с бортов несуществующие пылинки. Кирилл насторожился, но еще не совсем. Я надел куртку, одернул борта, посмотрел на себя в зеркало. Очень даже здорово я выглядел, это было видно по ревнивому взгляду Кирилла. Я надел плащ, снял с вешалки фуражку.
— Пошли! — сказал я.
Кирилл взглянул, увидел и обомлел.
— Постой, постой! — страстно зашептал он, вцепившись мне в плечо. — Это что у тебя за фуражка, а? — Он распахнул мне полы плаща. — И этот… костюм и ботинки? Откуда? Когда?
Вошла мать с сияющим лицом:
— Опоздаете, ребята, скоро семь.
